Ленин. Дорисованный портрет

Её старший — давно уже, после казни Александра, старший — сын вернулся в Россию в тревожное время. В конце октября 1905 года черносотенцами был убит в Москве 32-летний Николай Бауман, секретарь Московского комитета и Северо-Западного бюро ЦК РСДРП. Его похороны вылились в громкую многотысячную политическую демонстрацию, но для матери Ленина самым важным было в этом печальном событии то, что её Володя, вернувшись домой, вполне может разделить судьбу погибшего товарища по партии.

Остальные дети тоже рисковали, но они были всё же достаточно рядовыми в партии людьми, а Володя — один из самых выдающихся её руководителей. Сразу по приезде он принял чужую фамилию. Приехавшая через десять дней после сына невестка — Наденька Крупская с матерью Елизаветой Васильевной — тоже вынуждена была конспирировать. Уроженке Петербурга, Крупской приходилось жить в родном городе как на враждебной территории — менять места ночлега, кочевать…

Лишь на одну ночь, да и то не сразу, удалось Ленину вырваться к матери в Саблино, но жить там постоянно он не мог по соображениям и дела, и безопасности. Саблино не Питер, здесь от слежки проходными дворами не уйдёшь и в подворотне не спрячешься.

При помощи «Маняши» чете Ульяновых удалось легально прописаться у её знакомого — П. Г. Воронина, на Греческом проспекте, 15/8, но почти сразу пришлось возвращаться на нелегальное положение, опять поодиночке ночуя на конспиративных квартирах, у друзей и знакомых.

Сын был рядом, однако регулярными весточками от него были лишь газетные статьи, подписанные псевдонимами. Чтобы быть поближе к Володе, Мария Александровна на время поселилась в Петербурге, на Жуковской улице, и сын туда заглядывал. В декабре 1905 года полицейский надзиратель доносил по начальству: «Со слов старшего дворника, Ульянов… скрывается на Жуковской ул., там проживает его мать».

Уходить от слежки Ленин умел, но… «береженого Бог бережёт, а не бережёного конвой стережёт». Попадаться же жандармам Ленину было совершенно ни к чему, и от свиданий с матерью пришлось отказаться.

А чиновная, сановная столица — «северная Пальмира», мировой центр культуры, сосредоточие увеселений — жила хотя и несколько нервной (революция, как-никак), но в целом обычной жизнью. В театрах давали премьеры, на сцене императорского Мариинского театра царская любовница и выдающаяся танцовщица Матильда Кшесинская лихо крутила свои 32 фуэте под бешеные аплодисменты элитной публики, в ресторанах кушали стерлядку, расстегайчики и зимнюю клубнику…

Издавались художественные и литературные журналы, работали выставки, велись литературные и окололитературные диспуты…

И всё это — мимо него… Это — не для Николая Ленина, не для Владимира Ульянова и даже — не для Николая Карпова…

Даже в университетскую библиотеку, где провёл столько вечеров, и то не зайти, чёрт возьми!

В ТЕ ЖЕ январские дни 1906 года, когда Ленину приходилось в очередной раз, лишь взглянув на светящиеся окна материнской квартиры, уходить в ночь от слежки, молодой писатель Корней Чуковский расслабленно записывал в дневнике:

«Кажется, 17 января. С удивлением застаю себя сидящим в Петербурге, в Академическом переулке и пишущим такие глупые фразы Куприну: „Ваше превосходительство ауктор Поединка. Как в учинённом Вами Тосте оказывается быть 191 линия, и как Вы милостивец, 130 линий из оного Тоста на тройках прокатить изволили, то я, верный твоего превосходительства Корней, шлю вам диффамацию в 41 линию, сия же суть 20 руб. с полтиною…“» и т. д.

Н-да, ничего не скажешь — изячно, изысканно, и, что самое существенное, — на злобу дня…

А вот запись от 4 февраля 1906 года:

«Скоро меня судят. Седьмого. Никаких чувств по этому случаю не испытываю… Сегодня… переводил… стихи Браунинга. Перевёл песню Пиппы из „Pippa Passes“, которую давно и тщетно хочу перевести всю. Говорят, мне нужно бежать за границу. Чепуха. Я почему-то верю в своё счастье».

«Скоро судят» — это насчёт того, что после царского манифеста 17 октября 1905 года «о свободе» Чуковский начал издавать сатирический журнал «Сигнал», но его быстро запретили, и издатель применил стандартный приём, заменив название на «Сигналы». Однако и это не помогло — закрыли и «Сигналы».

Всё обошлось, впрочем, без бегства за границу, и 7 июня 1906 года Корней Иванович (тогда, в 24 года, ещё, конечно, просто Корней) записал в дневник:

«Задумал статью о Самоцели. Великая тавтология жизни: любовь для любви. Искусство для искусства. Жизнь для жизни… Бытие для бытия. Нужно это только заново перечувствовать…»

Что ж, и это вполне на злобу дня!

К тому же — глубоко, волнительно, философично…

К тому же — в Летнем саду, по Невскому и набережным Невы самым свободным образом прогуливаются праздношатающиеся… Вот и Чуковский то ли 24-го, то ли 23 июля (это он сам в дневнике с датами разобраться не смог) признаётся себе: «Что такое свобода, я знаю только в применении к шатанию по мостовой». И тут же прибавляет: «У меня точно нет молодости».