Ленин. Эмиграция и Россия

Владимир Ильич говорит мало, но его мысль отличается замечательной ясностью. “Он был остроумен,- вспомнит Райчев,- любил шутить, обладал особенным чувством юмора. Даже когда говорил серьезно, вкладывал в слова тонкий, иногда колкий юмор. Должен признаться, что не встречал в своей жизни другого человека с такой огромной эрудицией. Она позволяла ему говорить по всем вопросам как большому специалисту, и я много раз был свидетелем, как беспомощно “проваливались” его собеседники” [91].

Во время одного из вечерних споров Владимир Ильич говорит:

- Помните: европейская война неизбежна.

Шесть с лишним лет спустя, осенью 1914 года, он определит, что реальным содержанием уже развязанной войны является “борьба за рынки и грабеж чужих стран, стремление пресечь революционное движение пролетариата и демократии внутри стран, стремление одурачить, разъединить и перебить пролетариев всех стран, натравив наемных рабов одной нации против наемных рабов другой на пользу буржуазии...” [92].

А пока гости Горького провожают солнце, встречают звезды. Терраса купается в волшебном свете южной ночи. И никто не думает о сне. Владимир Ильич предлагает:

- Давайте вспомним о родине.

Воспоминания бьют ключом. Каждый рассказывает что-нибудь о родном доме, о своем народе.

Для Петра Райчева делается исключение.

- Вы нам не рассказывайте ничего,- говорит Ленин,- лучше спойте несколько русских романсов и болгарских песен. Таким образом вспомним и о вашей и о нашей родине.

Уже за полночь. Райчев поет “Песнь в изгнании” Ипполитова-Иванова. Ему кажется, что Ленин, играющий в это время в шахматы, не слушает его. Но он глубоко ошибается. Райчев кончает “Песнь” словами: “Плачет и стонет в рабстве томимый великий народ”. Владимир Ильич встает, подходит к певцу, берет его за руки, восклицает:

- Вот это песня! Благодарю, от всей души благодарю! - И с чувством повторяет: - Плачет и стонет в рабстве томимый великий народ!

“Потом,- вспомнит Райчев,- сел на свое место и продолжил игру. Все смолкли.

Было поздно. Гасли огни далекого Неаполя. Сорренто, Костелльаммаре и зловещий силуэт Везувия пропали в золотисто-синем сумраке. Начинался рассвет.

- Спокойной ночи! - проговорил Горький.

- Пора,- добавил Ленин.- Доброго дня! Легкой работы!

Работа?

Да, Ленин уходил работать. Свет за окнами его комнаты горел и глубокой ночью” [93].

В один из таких вечеров, когда все уходят гулять, на террасе задерживаются Ленин и Горький с женой. Невесело, с глубоким сожалением Владимир Ильич говорит:

- Умные, талантливые люди, немало сделали для партии, могли бы сделать в десять раз больше,- а не пойдут они с нами! Не могут. И десятки, сотни таких людей ломает, уродует преступный строй.

Это - об идеологах эмпириокритицизма Богданове и Базарове, окончательно порвавших с марксизмом.

И сейчас, и в другой раз Владимир Ильич отделяет от них Луначарского.

- Он менее индивидуалист, чем те двое,- говорит Ленин.- На редкость богато одаренная натура. Я к нему “питаю слабость” - черт возьми, какие глупые слова: питать слабость! Я его, знаете, люблю, отличный товарищ! Есть в нем какой-то французский блеск!..

Ленин охотно выходит на лодке в море, нередко с Горьким. С ними рыбаки-каприйцы, жена писателя. Горький рассказывает Ленину о своем родном городе Нижнем Новгороде, о Волге, о детстве, юности и скитаниях, бабушке Акулине Ивановне, отце, дедушке...

Ленин слушает с огромным вниманием. И советует:

- Написать бы вам все это, батенька, надо! Замечательно поучительно все это...

Иногда они покидают Капри. Горький с увлечением показывает Владимиру Ильичу Помпею, Неаполитанский музей, где он знает каждый уголок. Они вместе ездят на Везувий и по окрестностям Неаполя.

Неисчерпаем у Ленина интерес ко всему на Капри. Подробно расспрашивает о жизни местных рыбаков, их за работках, влиянии духовенства, о школе.

Ему говорят:

- Вот этот поп - сын бедного крестьянина.

И он тотчас же просит, чтобы ему собрали сведения: как часто отдают крестьяне своих детей в семинарии, возвращаются ли те служить попами в свои деревни?

- Вы понимаете? Если это не случайное явление, значит, это политика Ватикана. Хитрая политика! - восклицает Владимир Ильич.

Горький свидетельствует:

“Был в нем некий магнетизм, который притягивал к нему сердца и симпатии людей труда. Он не говорил по-итальянски, но рыбаки Капри, видевшие и Шаляпина и не мало других крупных русских людей, каким-то чутьем сразу выделили Ленина на особое место. Обаятелен был его смех - “задушевный” смех человека, который, прекрасно умея видеть неуклюжесть людской глупости и акробатические хитрости разума, умел наслаждаться детской наивностью “простых сердцем””[94].

Старый рыбак Джиованни Спадаро говорит о нем:

- Так смеяться может только честный человек. А с рыбаками у Ленина особые отношения. Они прозвали его “синьор Дринь-Дринь”.

- В чем причина такой интимности? - спрашивают его.

Ленин улыбается:

- Итальянская выдумка!

Но потом объясняет своему спутнику происхождение

“Дринь-Дриня”: