Ленин. Эмиграция и Россия

Владимиру Ильичу известно это. С горечью он пишет: “Старая “Искра” учила истинам революционной борьбы. Новая “Искра” учит житейской мудрости: уступчивости и уживчивости. Старая “Искра” была органом воинствующей ортодоксии. Новая “Искра” преподносит нам отрыжку оппортунизма - главным образом в вопросах организационных. Старая “Искра” заслужила себе почетную нелюбовь и русских и западноевропейских оппортунистов. Новая “Искра” “поумнела” и скоро перестанет стыдиться похвал, расточаемых по ее адресу крайними оппортунистами. Старая “Искра” неуклонно шла к своей цели, и слово не расходилось у нее с делом. В новой “Искре” внутренняя фальшь ее позиции неизбежно порождает - независимо даже от чьей бы то ни было воли и сознания - политическое лицемерие” [43].

Но Ленин по-прежнему полон оптимизма. Подолгу беседует он с товарищами, единомышленниками перед их отъездом в Россию, на нелегальную работу. Как и прежде, держит и своих руках связи с партийными комитетами, организует транспортировку нелегальной литературы.

- Мы хотим вам поручить всю экспедицию,- говорит он Бонч-Бруевичу, пригласив его к себе.

- Мои обязанности? - спрашивает тот.

- Черт побери, это хорошо, когда люди говорят сначала об обязанностях, а потом, вероятно, о правах...- И Ленин, хитро прищурив глаз и улыбаясь, смотрит на Бонч-Бруевича.

- Я полагаю, что у рядового члена партии есть единственное право - это выполнять все возлагаемое на него Центральным Комитетом самым лучшим образом,- отвечает Бонч-Бруевич.

- И только?

- Других прав я не знаю...

- Начало хорошее, оч-чень хорошее...- И Ленин деловито обсуждает детали предстоящей экспедиции.

Этот разговор идет в домике на Шмен приве дю Фуайе. 'Теперь квартира Ленина - центр заграничного отдела Организационного комитета. Сотни писем поступают ежемесячно сюда. Не меньше уходит отсюда. И так же, как недавно в Искре”, секретарствует в заграничном отделе Крупская. Она “проявляет” письма, адресованные Ленину. Она зашифровывает наиболее секретное в ленинских письмах, вписывает это химическим способом между строк заранее заготовленного, написанного обыкновенными чернилами текста.

“...Мы придумали устраивать у себя в Сешероне раз в неделю “журфиксы”, для сближения большевиков” [44],- сообщает Крупская. На этих вечерах царит музыка. Поет романсы и арии Гусев. Особенно отличается озорная, голосистая Зверка - так зовут в партийных кругах М. Эссен. Она дразнит всякого, кто вздыхает по поводу раскола. И проясняется лицо Ленина. “Каким отдыхом, каким удовольствием для Владимира Ильича были наши песни!” [45] - подтверждает Эссен.

Она рассказывает об этих вечерах в Сешероне: “Я не встречала более жизнерадостных людей, чем Ленин. Его способность смеяться всякой шутке, умение использовать свободный час и находить повод для веселья и радости были неисчерпаемы... Владимир Ильич обладал довольно приятным, несколько глуховатым голосом и очень любил попеть в хоре и послушать пение” [46].

Иногда после музыкальных вечеров Ленин, Крупская и живущая у них Эссен идут провожать гостей. Возвращаются притихшие, усталые, несколько грустные. Говорить не хочется. Каждый думает о своем. Ленин подымается к себе, присаживается на часок к рабочему столу.

А тут подходит праздник Эскалада, праздник освобождения Швейцарии от иноземной зависимости...

В этот декабрьский день по всей Женеве появляются карусели, множество палаток со сластями и яствами. А в нынешнем, 1903 году приехал сюда народный цирк, фокусники. Вечером все, наряженные в костюмы и маски, высыпали на озаренные огнями улицы. Веселье залило город.

По шумным праздничным улицам идут Ленин и Крупская. Застают дома Бонч-Бруевича. Заходят за другими товарищами.

- Что это мы все сидим за книгами, угрюмые, серьезные? - говорит Ленин.- Смотрите, какое веселье на улицах! Смех, шутки, пляски... Идемте гулять! Все важные вопросы отложим до завтра.

Толпой высыпают на улицу. Все более увлекаются общим настроением. И рождается песня. Вся улица подхватывает ее - веселую, бодрую, в которой звучат мотивы “Марсельезы”.

“Надо было видеть,- рассказывает Бонч-Бруевич,- с какой неподдельной радостью, с каким огромным увлечением; и заражавшим всех подъемом веселился Владимир Ильич здесь, на улице, среди женевской толпы, в которой, конечно, более всего принимал участие рабочий люд, трудящееся население этого небольшого, веселого и изящного городка. Наплясавшись до упаду, увлекли с собой многих и многих наших товарищей, которые скромно и чинно гуляли по улицам и с истинным изумлением смотрели на нашу компанию и особенно на Владимира Ильича, который показал свою истинную живую натуру: умел быть и сосредоточений серьезным, и увлекаться весельем, и радоваться радостям жизни...” [47]