Ленин и его семья (Ульяновы)

— Верно, совершенно верно, вы правы, — с забле­стевшими как-то злорадно вдруг глазами живо подхва­тил Ленин. — Верно. Мы уничтожаем, но помните ли вы, что говорит Писарев (Д. И. Писарев, известный ли­тературный критик-разночинец XIX в. — Ред.), помни­те? «Ломай, бей все, бей и разрушай! Что сломается, то все хлам, не имеющий права на жизнь, что уцелеет, то благо…» Вот и мы, верные писаревским — а они истинно революционны — заветам, ломаем и бьем все, — с каким-то чисто садическим выражением и в голосе и во взгляде своих маленьких, таких неприятных глаз, как-то истово не говорил, а вещал он, — бьем и ломаем, ха-ха-ха, и вот результат, — все разлетается вдребезги, ничто не остается, то есть все оказывается хламом, де­ржавшимся только по инерции!.. Ха-ха-ха, и мы будем ломать и бить!..

Мне стало жутко от этой сцены, совершенно истери­ческой. Я молчал, подавленный его нагло и злорадно сверкающими узенькими глазками… Я не сомневался, что присутствую при истерическом припадке.

— Мы все уничтожим и на уничтоженном воздвиг­нем наш храм! — выкрикивал он. — И это будет храм всеобщего счастья!.. Но буржуазию мы всю уничтожим, мы сотрем ее в порошок, ха-ха-ха, в порошок!.. Помни­те это и вы, и ваш друг Никитич, мы не будем церемониться!..

Когда он, по-видимому, несколько успокоился, я сно­ва заговорил.

— Я не совсем понимаю вас, Владимир Ильич, — сказал я, — не понимаю какого-то, так явно бьющего в ваших словах угрюм-бурчеевского пафоса, какой-то апо­логии разрушения, уносящей нас за пределы писаревской проповеди, в которой было здоровое зерно… Впрочем, оставим это, оставим Писарева с его спорными проповедями, которые могут завести нас очень далеко. Оставим… Но вот что. Все мы, старые революционеры, никогда не проповедовали разрушения для разрушения и всегда стояли, особенно в марксистские времена, за уничтожение лишь того, что самой жизнью уже осужде­но, что падает…

— А я считаю, что все существующее уже отжило и сгнило! Да, господин мой хороший, сгнило и должно быть разрушено!.. Возьмем, например, буржуазию, де­мократию, если вам это больше нравится. Она обречена, и мы, уничтожая ее, лишь завершаем неизбежный исто­рический процесс. Мы выдвигаем в жизнь, на авансцену ее, социализм или, вернее, коммунизм…

— Позвольте, Владимир Ильич, не вы ли сами в моем присутствии, в Брюсселе, доказывали одному юно­ше-максималисту весь вред максимализма… А вы тогда говорили очень умно и дельно…

— Да, я так думал тогда, десять лет назад, а те­перь другие времена назрели…

— Ха, скоро же у вас назревают времена для воп­росов, движение которых исчисляется столетиями, по крайней мере…

— Ага, узнаю старую добрую теорию постепенства, или, если угодно, меньшевизма со всею дребеденью его основных положений, ха-ха-ха, с эволюцией и прочее, Прочее. Но довольно об этом, — властным, решитель­ным тоном прервав себя, сказал Ленин, — и запомните мои слова хорошенько, запомните их, зарубите их у се­бя на носу, благо он у вас довольно солиден… Помните: того Ленина, которого вы знали десять лет назад, боль­ше не существует… Он умер давно, с вами говорит новый Ленин, понявший, что правда и истина момента лишь в коммунизме, который должен быть вве­ден немедленно… Вам это не нравится, вы думаете, что это сплошной утопический авантюризм… Нет, господин хороший, нет…

— Оставьте меня, Владимир Ильич, в покое, — резко оборвал я его, — с вашим вечным чтением мыслей… Я вам могу ответить словами Гамлета: «…ты не умеешь играть на флейте, а хочешь играть на моей душе…» Я не буду вам говорить о том, что я думаю, слушая вас…

— И не говорите! — крикливо и резко и многозна­чительно перебил он меня. — И благо вам, если не бу­дете говорить, ибо я буду беспощаден ко всему, что пахнет контрреволюцией!.. И против контрреволюционе­ров, кто бы они ни были (ясно подчеркнул он), у меня имеется товарищ Урицкий (председатель Петрог­радской ЧК, убит 30 августа 1918 г. эсером Каннигесером. — Ред.) !.. Ха-ха-ха, вы, вероятно, его не знаете!.. Не советую вам познакомиться с ним!..

И глаза его озарились злобным, фантастически-злоб­ным огоньком. В словах его, взгляде я почувствовал и прочел явную неприкрытую угрозу полупомешанного че­ловека… Какое-то безумие тлело в нем…

Я не буду приводить всего того, о чем мне при­шлось еще говорить с ним в этот мой приезд… Все существенное я сказал как в данных воспоминаниях, так и в цитированной книге «Среди красных вождей»…