Ленин и философия

Но только слепой не видит, что суть происходящего сегодня в мире — это возвращение капитализма к своим диким формам, «конец истории противостояния труда и капитала» оказался только этапом глобальной исторической динамики капсистемы. Коллапс Советского Союза, капиталистическая глобализация, стремительный рост социальных противоречий, происходящий повсеместно в той или иной форме демонтаж «социального государства» снова возвращают нас к «классическому» противостоянию труда и капитала. Поэтому закономерно намечается и будет возрастать интерес к. теоретикам и практикам эпох исторического подъема (в свою очередь, подтверждая положение о связи явлений общественного бытия и общественного сознания). А исторические подъемы в XX веке — это прежде всего эпоха большевистской революции и Ленин, затем послевоенный подъем, и — среди прочих — Альтюссер, главным импульсом философской работы которого (как и марксизма его времени в целом) были Октябрь и Освобождение. Поэтому публикация книги Луи Альтюссера «Ленин и философия» — закономерный, но от этого не менее знаменательный факт. А то, что мы теперь лучше видим противоречия и внутренние проблемы философии Альтюссера (и других мыслителей прошлых этапов развития марксизма), только поможет нам в этом возвращении.

Какие формы примет этот новый этап противостояния труда и капитала, каковы будут его объект, субъект, формы организации и методы борьбы — дело сегодняшней актуальной работы и будущих исторических перспектив. Но реактуализация наследия марксистских мыслителей прошлого, тем более такого значительного при всех его противоречиях и заблуждениях, как Альтюссер, — необходимая (хотя и недостаточная сама по себе) часть этой работы современности.

Возвращаясь к собственно философии Альтюссера, следует резюмировать, что его критика восходящей к Гегелю традиции диалектики находится в прямой и закономерной связи с его политической ситуацией — «диалектический метод» был использован не для того, чтобы осознать разрыв теории и практики в ФКП и выйти из нее, а для того, чтобы апологетически, некритически ее оправдывать (с большими или меньшими различиями эта ситуация повторилась в остальных европейских компартиях). Но на данную ситуацию — вплетем в этот венок еще один стебель — наложились и личные особенности мышления Альтюссера вкупе со спецификой французской философской культуры в целом в ее противостоянии немецкой философской культуре (это противостояние восходит, возможно, еще к проанализированному Марксом в «Критике гегелевской философии права» различию социально-культурных климатов Франции и Германии).

В той страсти, с которой Альтюссер обрушивается на Гегеля, есть что-то очень «французское». Это устойчивый конфликт галльской остроты и рациональности с «туманной ученостью» немцев. Маркс не только в упомянутой работе, но и в других книгах не раз указывал: специфика Франции в том, что там все процессы доведены до своего крайнего выражения, то есть до наглядной и острой формы. В то время как Германия переживает пройденные Францией этапы социального развития в превращенной философской форме (что является не столько недостатком, сколько особенностью, позволившей немецкой классической философии продумать, как никогда глубоко, данные процессы, а эта философская глубина как раз и проявилась, по Марксу, в диалектике Гегеля).

Обратной стороной страсти воспитанника французской философской традиции к четкости является то, что сложное плетение гегелевской мысли, где процесс и есть отчасти (это «отчасти» — грубая аббревиатура головокружительно сложной философии Гегеля) субъект и vice versa, эта сложнейшая и выраженная специфически громоздким немецким философским языком мысль Альтюссером отвергается в конечном счете как «не отвечающая критерию ясности».

«Главным для меня было сделать теоретические тексты Маркса понятными как сами по себе, так и для нас, их читателей, поскольку нередко они являются темными и противоречивыми и даже неполными в некоторых ключевых моментах… Я пытался сделать мысль Маркса ясной и последовательной для тех, кто относится к нему непредвзято и хочет понять его… Да, я допускаю, что создал такую форму марксизма, которая отличается от вульгарных представлений о нем, но поскольку она дает читателю лишенную противоречий, последовательную и понятную интерпретацию марксистской философии, то считаю, что достиг своей цели и моя "реинтерпретация" Маркса дает то, чего требовал он сам, — непротиворечивость и ясность», — пишет Альтюссер о своих целях в развитии философии марксизма. И тем более, конечно, эти требования ясности и непротиворечивости" он распространял на Гегеля. Отметим напоследок, что это генерализующее французскую философию требование непротиворечивости было впитано Альтюссером чуть ли не с детства. В воспоминаниях он несколько раз с признательностью пишет о своем лицейском преподавателе философии (кстати, католике), научившем его излагать свои мысли последовательно и аргументировано.