Ленин и Инесса Арманд

Тот же «Летописец» утверждал: «Ленин ни в какой мере не был поклонником или последователем маркиза де Сада. Он не был жесток ни от природы, ни по болезни. Он был жесток по убеждению, идейно, в интересах дела – революции – социализма. Он не раз повторял буквально слова Колло д’Эрбуа (одного из лидеров якобинцев. – Б. С.): во имя достижения своих революционных целей все дозволено! И агенты ленинской власти в центре и на местах доказывали, что для них действительно нет ничего не дозволенного». И в самом деле, применяя широчайшим образом террор, Владимир Ильич руководствовался исключительно соображениями политической целесообразности, а не какими-либо чувствами или эмоциями. Троцкий вспоминал, как в первые месяцы после победы Октябрьской революции, когда у многих большевистских руководителей, в том числе у самого Льва Давидовича, еще сохранялись надежды, что удастся избежать массового применения «революционного насилия», Ленин сразу начал их убеждать, что без террора никак нельзя. Когда по инициативе Льва Борисовича Каменева был отменен принятый при Керенском закон о восстановлении смертной казни на фронте, возмущению Ленина не было предела. Он-то знал, что надо будет расстреливать не только на фронте, но и в тылу. «Вздор, – не раз повторял Ильич. – Как же можно совершать революцию без расстрелов? Неужели же вы думаете справиться со всеми врагами, обезоружив себя? Какие еще есть меры репрессии? Тюремное заключение? Кто ему придает значение во время гражданской войны, когда каждая сторона надеется победить?» И предложил сразу же отменить декрет, упраздняющий смертную казнь на фронте. По свидетельству Троцкого, «ему возражали, указывая на то, что это произведет крайне неблагоприятное впечатление. Кто-то сказал: лучше просто прибегнуть к расстрелу, когда станет ясным, что другого выхода нет. В конце концов на этом остановились». Подобная практика оказалась очень удобной. В результате стали расстреливать не на основе законов или даже декретов, а просто в административном порядке, на основании постановлений центральных и местных ЧК.

26 июня 1918 года Ленин с возмущением писал Зиновьеву: «Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает. Привет! Ленин». Более просто ленинскую мысль можно передать так: «Евсеич! Как же так – народ террора требует, а ты не дозволяешь! Да нас же бояться перестанут! Смотри, а то самого для примера стрельнем, чтоб массам не обидно было! Хоть мы с тобой в эмиграции и не одну цистерну пива выпили». И Григорий Евсеевич не подвел. Он выполнил и перевыполнил требование вождя, превратив Петроград в образцовый город с точки зрения постановки там дела массового террора.

Сам же Ленин в 1919 году в интервью американскому писателю и журналисту Л. Стеффенсу развил целую философию террора, его практическое обоснование: «Террор служит тому, чему должен служить… Мы должны найти какой-то путь, как избавиться от буржуазии, высших классов. Они не дадут нам совершить никакие экономические перемены, на которые они не пошли бы до революции, поэтому их надо вышибить отсюда… Единственное решение я вижу в том, чтобы угроза красного террора способствовала распространению ужаса и вынуждала их бежать. Как бы это ни делалось, сделать это необходимо…» Ильич при этом умолчал об одном немаловажном обстоятельстве: чтобы напугать «высшие классы», почему-то пришлось за компанию отправить на тот свет изрядное количество представителей классов средних и низших: интеллигентов, офицеров, крестьян, а порой и «несознательных» пролетариев. Например, в Ижевске и в Воткинске, где они предпочли с оружием в руках воевать на стороне Комитета Учредительного собрания, а позднее Колчака и где расстрелы заложников и репрессии против рабочих семей со стороны красных были особенно жестокими.