Ленин и Инесса Арманд

Уже в 1926 году Троцкий, Зиновьев и Каменев были изгнаны из Политбюро, и их изгнание из партии стало лишь вопросом времени. Крупская вовремя успела спрыгнуть с тонущего корабля оппозиции. 15 мая 1927 года она написала Зиновьеву письмо, где критиковала его за выступление несколькими днями раньше в Доме Союзов на 15-летии «Правды»: «По-моему, Вы кругом неправы. Вы знали, что речи передаются по радио и Ваша речь поэтому была обращена не к партии, а к стране. Беспартийная рабочая и крестьянская масса считает, что оппозиция идет против основной партийной и советской линии. Это показывает, что с критикой было переборщено. Одно дело самокритика, другое – критика обвиняющая, прокурорская критика со стороны. – Надо изживать создавшееся положение, а не ухудшать его… Ваше выступление, по-моему, ошибка. На что другое могли Вы рассчитывать, как не на острый скандал? Чтобы влиять на политику партии – надо прежде всего изжить оппозиционный период. Вы знаете, как я смотрю с осени на это дело: устраивать перманентную бузу – ради бузы и истории – мне кажется вредным. После Вашего выступления, о котором я могу теперь судить по стенограмме, у меня явилось желание заявить в печати о своей точке зрения. Желание это усилилось, когда мне рассказали о выступлении оппозиции в районах. Это не политика – буза. Мне очень тяжело писать Вам все это. Вы знаете, что лично к Вам я относилась и продолжаю относиться, как к старому товарищу, но тактику Вашу считаю ошибочной».

19 мая аналогичное письмо она написала Троцкому: «Вы знаете, что я с осени прошлого года ушла от оппозиции. Григорию (Зиновьеву. – Б. С.) говорила тогда, что мы прямым путем катимся при таких методах работы в другую партию и что на это я не пойду. Против организации во фракцию я была с самого начала». На следующий день в «Правде» появилось письмо Крупской: «Более близкие товарищи знают, что еще осенью прошлого года я отошла от оппозиции. Я пришла к заключению, что с критикой оппозиция – и я в том числе – переборщила, количество перешло в качество, товарищеская критика перешла во фракционную. Широкая крестьянская и рабочая масса поняла выступление оппозиции как выступление против основных принципов Коммунистической партии и Советской власти. Конечно, такое представление в корне ошибочно. Однако данный факт красноречиво говорит о необходимости более сдержанных и товарищеских форм полемики. Я считаю чрезвычайно важной самокритику партии, но я думаю, что эта самокритика не должна переходить в обвинения друг друга во всех смертных грехах. Нужно деловое, трезвое обсуждение вопросов. Только такое обсуждение может дать гарантию наиболее правильного решения вопросов. Переживаемый момент ставит перед партией ряд очень сложных вопросов, требующих обсуждения, он требует быстрого их разрешения. Это – с одной стороны. С другой – переживаемый момент требует максимального единства действий, напряженной работы по сообща намеченному плану. В этих условиях фракционный подход к решению вопросов может лишь вредить делу».

По существу, это была капитуляция, причем не слишком почетная. За бюрократическим новоязом, столь любимым Крупской, с его «самокритикой партии», «переживаемым моментом» и «напряженной работой по сообща намеченному плану», скрывается полное подчинение аппарату. Надежда Константиновна пытается обосновать сдачу прежних позиций сложностью текущего момента, диктующего полное единство партийных рядов. Но не стоит обвинять ленинскую вдову в каком-то особом малодушии. В конце концов она – старая одинокая женщина, а перед Сталиным в итоге капитулировали все вожди разного рода оппозиций – куда более крепкие мужчины: Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков… Так и не сдавшегося Троцкого в далекой Мексике настигла смерть от руки агента НКВД. К тому же партия, революция и Ленин были для Крупской смыслом жизни, а все это массы уже неразрывно связывали с именем Сталина – великого продолжателя дела Ильича. Надежда Константиновна готова была поступиться принципами, лишь бы за ней признали право на память о Ленине, на публичный рассказ о том, что в жизни вождя было ведомо только ей. И на место в истории – как жены архитектора величайшей, как считали большевики, революции всех времен и народов.

Однако даже после капитуляции Надежде Константиновне жилось не сладко. 5 июля 1927 года А. И. Радченко записала в дневнике: «Собиралась она (Крупская. – Б. С.) с Н. Л. Мещеряковым поехать в Ульяновск, посмотреть, как обстоят политпросветские дела на родине Ильича. Но один старый товарищ их предупредил, что там черная сотня развелась, что могут из-за угла подстрелить. Она в ответ устало: «А жаль, что ли? Мне бы только дописать свои воспоминания об Ильиче, а там меня пусть скушает, кто хочет… Нервы у меня, как струны, болят, будто обнаженные»«.