Ленин из эмиграции в Россию. Март 1917

Товарищ Нэн вносит от имени меньшинства следующее предложение:

«Президиум Швейцарской социал-демократической партии порицает шаг Гримма, выразившийся в сношениях с министром Гофманом, так как он противоречит взглядам социалистов на дипломатию и так как Гримм этим самым подверг опасности мир и нарушил нейтралитет Швейцарии.

Он также порицает Гримма за недостаток искренности, проявленный им при даче объяснений по поводу его образа действий.

Президиум партии не компетентен решить вопрос о мандатах Гримма. Этот вопрос должен быть решен теми избирателями, которые выставили его кандидатуру или которые захотят выставить ее в будущем.

Нэн».

Доклад следственной комиссии и внесенные предложения подробно обсуждались в президиуме партии на заседании 1 сентября 1917 года в Аарау. При голосовании за предложение большинства было подано 18 голосов, за предложение меньшинства — 15 голосов. Президиум партии высказался, таким образом, за предложение большинства комиссии

Примечания:

[1] Гражданская война во Франции / Пер под ред Ленина// Красная новь 1923 С 36

[2] В.И. Ленин. Полн. собр. соч. Т.27. С. 50

[3] Приложение к брошюре А Гильбо «Ленин» Л, Прибой, 1924

[4] Новый стиль

[5] См. также с. 48

[6] Несколько дней спустя Мартов сообщил, что он остается при своем решении

[7] 25 марта старого стиля

[8] 27 марта старого стиля

[9] Милюков

[10] Гофмана

[11] Шейдемановцами

II. ВОСПОМИНАНИЯ

Н. Крупская ИЗ ЭМИГРАЦИИ В ПИТЕР

Последнюю зиму (1916–1917 гг.) мы жили в Цюрихе. Жилось невесело. Рвалась связь с Россией: не было писем, не приезжали оттуда люди. От эмигрантской колонии — очень немногочисленной, впрочем, в то время в Цюрихе — мы держались, по заведенному обычаю, немного в стороне. Только каждый день, идя из эмигрантской столовой, забегал на минутку Гриша Усиевич, милый, погибший потом на фронте, молодой товарищ. По утрам довольно регулярно приходил к нам «племянник Землячки», сошедший с ума на почве голода большевик. Он ходил до такой степени оборванный и забрызганный грязью, что его перестали пускать в швейцарские библиотеки. Он старался поймать Ильича, чтобы что-то обсудить с ним, какие-то принципиальные вопросы, и приходил до 9 часов, пока еще Ильич не ушел в библиотеку. Так как эти интервью с сумасшедшим человеком приводили обычно к тому, что потом болело «все на свете», как выражалась одна знакомая девчурка, то мы стали уходить до библиотеки погулять вдоль озера. Мы нанимали комнату в швейцарской рабочей среде. Комната была не очень целесообразная. Старый мрачный дом, постройки чуть ли не XVI столетия, окна можно было отворять только ночью, так как в доме была колбасная и со двора нестерпимо несло гнилой колбасой. Можно было, конечно, за те же деньги получить гораздо лучшую комнату, но мы дорожили хозяевами. Это были заправские рабочие, ненавидевшие капитализм, инстинктивно осуждавшие империалистическую войну. Квартира у нас была поистине «интернациональная»: в двух комнатах жили хозяева — по профессии столяр и сапожники, в одной — жена немецкого солдата-булочника с детьми, в другой — какой- то итальянец, в третьей — австрийские актеры, с изумительной рыжей кошкой, в четвертой — мы, россияне. Никаким шовинизмом не пахло, а однажды во время того, как мы с хозяйкой поджаривали в кухне на газовой плите каждая свой кусок мяса, хозяйка возмущенно воскликнула- «Солдатам надо обратить оружие против своих правительств!». После этого Ильич и слышать не хотел о том, чтобы менять комнату, и особо ласково раскланивался с хозяйкой.