Ленин. «Сим победиши»

«Я думаю, — развивает свою мысль Сталин, — что всякое иное решение в смысле поправки т. Ленина должно привести к обязательному созданию русского ЦИКа с исключением оттуда восьми автономных республик (Татреспублика, Туркреспублик и прочее), входящих в состав РСФСР, к объявлению последних независимыми наряду с Украиной и прочими независимыми республиками, к созданию двух палат в Москве (русского и федерального) и, вообще, к глубоким перестройкам, что в данный момент... не целесообразно и, во всяком случае, преждевременно».

Поправки Ленина по § 3, продолжает Сталин, «незначительны» и носят «чисто редакционный характер». По § 5 «поправка т. Ленина, по-моему, излишня». Что же касается § 4, то, памятуя об упреке Ленина в его адрес — об излишней торопливости, Сталин пишет: «по-моему, товарищ Ленин "поторопился", потребовав слияния наркоматов финансов, продовольствия, труда и народного хозяйства в федеральные наркоматы. Едва ли можно сомневаться в том, что эта "торопливость" даст пищу "независимцам" в ущерб национальному либерализму т. Ленина»140. Итак, после беседы с Владимиром Ильичем, после письменного обмена мнениями Сталин принял вызов — позиция Ленина получает вполне определенную политическую оценку: «национальный либерализм».

На следующий день, 28-го, состоялось заседание Политбюро. Как и было обещано Ленину, до его приезда резолюция комиссии ЦК не обсуждалась. Но и Каменев, и Сталин знали, что 27-го Владимир Ильич встречался с Мдивани, утром 28-го — с Орджоникидзе, что на 29-е к нему записаны на прием члены ЦК КП Грузии М.С. Окуджава, Л.Е. Думбадзе, К.Н. Цинцадзе, а затем — председатель СНК Армении А.Ф. Мясников.

И во время заседания Политбюро Каменев пишет записку Сталину: «Ильич собрался на войну в защиту независимости. Предлагает мне повидаться с грузинами. Отказывается даже от вчерашних поправок».

Сталин отвечает: «Нужна, по-моему, твердость против Ильича. Если пара грузинских меньшевиков воздействует на грузинских коммунистов, а последние на Ильича, то спрашивается — причем тут "независимость"?»

Каменев: «Думаю, раз Владимир Ильич настаивает, хуже будет сопротивляться». Сталин заключает: «Не знаю. Пусть делает по своему усмотрению»141.

Именно в эти дни, в конце сентября, вступила в завершающую фазу и эпопея с высылкой «антисоветской интеллигенции». Список кандидатов на отправку за рубеж стремительно сокращался.

По ходатайству самых различных учреждений и ведомств решение о высылке отменили по отношению к бывшему эсеру Н.И. Ракитникову, к меньшевикам Н.А Рожкову и В.Н. Крохмалю, народным социалистам В.И. Чернолусскому, Г.В. Филатьеву и Н.Д. Кондратьеву, профессорам Л.Н. Юровскому, И.Х. Озерову, Н.А Изгарышеву, П.А Велихову, В.М. Штейну, А. А Рыбникову, В.Е. Фомину, И.И. Кукроевскому, М.С. Фельдштейну, геологу Н.Е. Паршину, писателю Е.И. Замятину, журналисту П.И. Лопатину и другим. Все они вернулись на свои прежние места работы. По указанию Дзержинского, из списков вычеркнули и целый ряд студентов.

В конечном счете, по данным на январь 1923 года было выслано около 60 человек. Их поименные списки опубликованы в документальном сборнике «Высылка вместо расстрела». И биографические справки о высылаемых свидетельствуют о том, что речь шла не о наказании за «инакомыслие», как это утверждает наша историческая журналистика. У большинства — целый реестр арестов, судимостей, даже смертных приговоров и соответственно — амнистий по сугубо политическим мотивам142.

Юрий Пятаков и известнейший в последующем социолог Питирим Сорокин знали друг друга еще по Петербургскому университету. Потом дороги разошлись: Пятаков стал большевиком, Сорокин — активнейшим эсером, которого после Октября 1917 года неоднократно арестовывали и даже приговаривали к расстрелу за участие в подготовке вооруженных выступлений. В 1922 году он стал одним из ведущих сотрудников журнала «Экономист».

Незадолго до отъезда за границу Питирим Александрович зашел к Пятакову. «Почему вы изгоняете нас?» — спросил он. «Ты не учитываешь, — ответил Юрий Леонидович, — что сейчас в России идут два процесса. Один из них — воссоздание буржуазного общества; другой — процесс приспособления Советской власти к нему. Первый процесс идет быстрее, чем второй. Наша задача — затормозить развитие этого первого процесса, но ты и другие ссылаемые ускоряете его»143.

Один из ссылаемых, писатель Михаил Осоргин вспоминал: «...B одной бумажке оказалось изложение нашей вины — "нежелание примириться и работать с советской властью". Думаю, что по отношению к большинству это обвинение было неправильным и бессмысленным. Разве подчиниться — не значит примириться? Или разве кто-нибудь из этих людей науки и литературы думал тогда о заговоре против власти и борьбе с ней? Думали о количестве селедок в академическом пайке! Непримирение внутреннее? Но тогда почему из ста миллионов выпали только пятьдесят человек?»144