Ленин. «Сим победиши»

После поражения «Польского похода», когда поначалу казалось, что победа так близка и конный корпус Гая прорвался аж до самых границ Германии, после подавления вооруженного выступления немецких рабочих в марте, стачки английских горняков в апреле 1921 года и целого ряда других событий — это становилось все более очевидным. И из этого надо было делать выводы.

Лозунгами всякой революции изначально не могли стать ни погоня за наживой, ни страсть к обогащению. «Человек, — считал Фридрих Шиллер, — вырастает по мере того, как растут его цели». И все великие революции прошлого выдвигали овеянные романтикой вселенские милитантистские идеалы и в меру своих сил пытались их осуществить. Именно эти идеалы сплачивали массы людей и вызывали тот энтузиазм, который сметал все на своем пути. Именно так — как «мир» и «мiр» — толковали главный лозунг Октября рабочие и солдаты.

Но те «лениноеды», которые называют Владимира Ильича исключительно «вождем мирового пролетариата», вкладывая в это тот смысл, что до России ему, мол, и дела не было, лишь делают вид, что не понимают разницы между периодами штурма и осады. Обвинения в разжигании «мирового пожара» так и остались на долгие годы одним из главных мотивов пропаганды, направленной против Советской России.

Между тем, ни в коей мере не отказываясь от поддержки коммунистического и национально-освободительного движения в других странах, Владимир Ильич переносит центр тяжести проблемы в иную плоскость.

«В настоящее время, — сказал он в мае 1921 года на X партконференции, — международное положение таково, что какое-то временное, неустойчивое, но все-таки равновесие установилось... Сейчас главное свое воздействие на международную революцию мы оказываем своей хозяйственной политикой... На это поприще борьба перенесена во всемирном масштабе. Решим мы эту задачу — и тогда мы выиграли в международном масштабе наверняка и окончательно. Поэтому вопросы хозяйственного строительства приобретают для нас значение совершенно исключительное...»3

Однако умерить «революционный» пыл «левых», как на Западе, так и у себя в России, было не просто. На исполкоме Коминтерна и на III конгрессе Ленин резко критиковал сторонников «теории наступления» — тех немецких, французских, итальянских, австрийских, венгерских коммунистов, которые, как заявил Владимир Ильич, своими «левыми глупостями» способны загубить и коммунистическое и рабочее движение в своих странах. Он выступил даже против оказания Коминтерном финансовой поддержки подобного рода зарубежным группам4.

Умеряли избыточный «революционный» пыл и в самой России, Орджоникидзе, Киров и советские органы власти на Кавказе получили послание, в котором указывалось на необходимость «прекращения всяких шагов» и недопустимость любых попыток, направленных на организацию «Комитета освобождения Персии» и создания на ее территории так называемой «Гилянской республики», так как это является прямым нарушением Русско-персидского договора5.

Компартиям Эстонии, Латвии и Литвы, которые, рассчитывая на прямую поддержку России, активизировали свою нелегальную деятельность, по инициативе Ленина и Чичерина также было направлено специальное письмо, где прямо указывалось, что неприемлемы «всякие действия, рассчитанные на вовлечение России в военную борьбу с одним из этих государств или могущие иметь своим последствием такое вовлечение, могут повлечь обострение в ее международном положении»6.

Эта позиция предполагала, среди прочего, возможность мирного сосуществования Советской России с капиталистическим окружением на основе, прежде всего, экономического сотрудничества. При всей остроте политической конфронтации оно постепенно пробивало себе дорогу. Еще 16 марта 1921 года было подписано торговое соглашение с Англией, и Ллойд Джордж, выступая в Палате общин, справедливо заметил, что оно означает признание Советского правительства де-факто. 6 мая возобновляются торговые отношения с Германией, затем следуют Норвегия, Австрия, Италия. Становилось все более очевидным, что для дальнейшего стимулирования этого процесса необходимо сделать какие-то дополнительные встречные шаги.

В конце концов, те предварительные условия для любых отношений с Советской Россией, которые выдвинула уже упоминавшаяся Брюссельская конференция 19-ти европейских государств (6-8 октября 1921 года), содержали лишь один ультимативный и вполне конкретный пункт: признание долгов прежних российских правительств. Два других — о создании «нормальных условий экономической жизни» и «контроле» за распределением продовольственной помощи, как показал опыт сотрудничества с АРА, вполне могли стать предметом делового обсуждения.

Любопытно, что о своих решениях брюссельские конференты, вопреки принятым в цивилизованной дипломатии нормам, даже не уведомили Советское правительство. Впрочем, как выразился нарком по иностранным делам Г.В. Чичерин, «перед лицом голодающих масс подобными тонкостями дипломатического этикета» можно было пренебречь.