Ленин. Соблазнение России

— Дайте время истинной русской демократии сформировать власть и правительство, и она даст нам немедленный мир совместно с союзниками.

Но вот времени у него уже не оставалось! Да и войска вышли из повиновения. Духонин хотел избежать братоубийственного сражения между солдатами русской армии и приказал верным ему ударным батальонам покинуть Могилев.

Образованный в городе из большевиков и левых эсеров ревком объявил, что помещает Духонина под домашний арест. Главнокомандующий остался совершенно один. Никто не пришел ему на помощь, даже батальон георгиевских кавалеров, охранявший Ставку, перешел на сторону красных, и тогда генерал горько сказал:

— Я имел и имею тысячу возможностей скрыться, я знаю, что Крыленко меня арестует и, может быть, даже расстреляет, но это будет солдатская смерть.

Возможно, Духонин все-таки не понимал, во что буквально на глазах превращается его армия. Хотя военно-политический отдел Ставки докладывал о настроениях в войсках: «Армия представляет собой огромную, усталую, плохо одетую, с трудом прокармливаемую, озлобленную толпу людей, объединенных жаждой мира и всеобщим разочарованием».

Смещенного с должности генерала Духонина держали в его собственном салон-вагоне. Судьба его решилась в тот день, когда на вокзал прибыл поезд с наркомом по военным делам Крыленко. Арестованного Духонина привели в крыленковский поезд, после этого он прожил недолго. Генерала должны были отправить в Петроград, и Крыленко приказал бдительно охранять его. Но опьяненные осознанием собственной власти матросы требовали выдать им Духонина на суд и расправу. Все произошло в считанные минуты. Собралась огромная толпа: матросы, пехотинцы, жаждущие крови. Сначала вынесли погоны генерала Духонина, они вроде успокоились, потом потребовали, чтобы он вышел к ним, — и когда он вышел, толпа растерзала его.

«Дальнейшее известно… Ставка взята, и весь технический аппарат командования в руках новой власти», — удовлетворенно писал в своих воспоминаниях Крыленко.

Он сообщил в Петроград:

«Необходимо юридическое оформление дела. Если передать дело судебному следователю, обязательно вскрытие. Предлагаю прекратить дело постановлением государственной власти… Возбуждение дела с обязательными допросами матросов едва ли целесообразно».

Убийство главнокомандующего осталось безнаказанным.

В годы Гражданской войны выражение «Отправить в штаб к Духонину» стало крылатым и означало казнь без суда и следствия. Сам Крыленко никогда не выразил сожаления по поводу гибели Духонина, ни в чем не повинного человека. Возможно, Николай Васильевич отнесся бы к этому трагическому эпизоду иначе, если бы предвидел, что с ним поступят точно так же.

После Гражданской войны Крыленко назначили сначала прокурором, потом наркомом юстиции. На юридическом поприще Николай Васильевич заработал себе дурную репутацию.

Дочь Льва Николаевича Толстого Александра Львовна, попавшая в руки чекистов, так описывала Крыленко на процессе:

«За отдельным столиком сидит справа прокурор Крыленко с большим, почти голым черепом, с сильно развитой хищной челюстью. Он напоминает злобную собаку, из тех, что по улицам водят в намордниках. Чувствуется, что жажду крови в этом человеке утолить невозможно, он жаждет еще и еще, требует новых жертв, новых расстрелов. Стеклянный голос его проникает в самые отдаленные уголки залы, и от этого резкого, крикливого голоса мороз дерет по коже.

Такой суд — не просто суд, а испытание. Смерть витала над головами людей… Временами даже Крыленко не мог скрыть своего презрения, когда некоторые отвечали на его вопросы заискивающе робко, с явным подлаживанием, или предавали своих друзей…».

Еще более отвратительным предстает Крыленко в описании выдающегося актера Михаила Чехова, руководившего 2-м МХАТом и осмелившегося заступиться за одну из несчастных жертв террора:

«Дверь отворилась, и появился человек, маленький, коренастый, с бритой головой и белыми, круглыми, как вставленными, глазами.

— Что надо? — закричал он истерично и злобно, еще стоя на пороге своего кабинета.

Его правая рука рвала и терзала его левую руку. Он подпрыгнул ко мне и, оглушая меня криками, стал бить кулаками воздух около моих плеч, вытягивая шею, как будто хотел боднуть меня и тем выкинуть за дверь, дико вращал белками своих пустых глаз и, не узнав о причине моего прихода, прокричал: “Нет!” и, снова терзая свою левую руку, бросился к другому посетителю.

Прежде чем я успел опомниться и выйти, я заметил, что от крика Крыленко внезапно перешел на шепот. Бледный посетитель, заикаясь и тоже шепотом, пытался разъяснить ему что-то. Я вышел прежде, чем увидел, как будет вести себя сумасшедший прокурор с третьим, четвертым посетителем».

В реальности Крыленко не был худшим среди всех этих людей. Он не был садистом или беспредельным циником. Он исходил из того, что правосудие должно служить пролетарскому государству. Взгляды Крыленко по тем временам казались слишком либеральными. Он доказывал:

— Есть террор, вызванный политической необходимостью, и террор ненужный — бессмысленно жестокого человека.