Ленин. Спаситель и создатель

Её старший – давно уже, после казни Александра, старший – сын вернулся в Россию в тревожное время. В конце октября 1905 года черносотенцами был убит в Москве 32-летний Николай Бауман, секретарь Московского комитета и Северо-Западного бюро ЦК РСДРП. Его похороны вылились в громкую многотысячную политическую демонстрацию, но для матери Ленина самым важным было в этом печальном событии то, что её Володя, вернувшись домой, вполне может разделить судьбу погибшего товарища по партии.

Остальные дети тоже рисковали, но они были, всё же, достаточно рядовыми в партии людьми, а Володя – один из самых выдающихся её руководителей. Сразу по приезде он принял чужую фамилию. Приехавшая через десять дней после сына невестка – Наденька Крупская с матерью Елизаветой Васильевной, тоже вынуждена была конспирировать. Уроженке Петербурга, Крупской приходилось жить в родном городе, как на враждебной территории – менять места ночлега, кочевать…

Лишь на одну ночь, да и то не сразу, удалось Ленину вырваться к матери в Саблино, но жить там постоянно он не мог по соображениям и дела, и безопасности. Саблино не Питер, здесь от слежки проходными дворами не уйдёшь и в подворотне не спрячешься.

При помощи "Маняши" чете Ульяновых удалось легально прописаться у её знакомого – П. Г. Воронина, на Греческом проспекте, 15/8, но почти сразу пришлось возвращаться на нелегальное положение, опять поодиночке ночуя на конспиративных квартирах, у друзей и знакомых.

Сын был рядом, однако регулярными весточками от него были лишь газетные статьи, подписанные псевдонимами. Чтобы быть поближе к Володе, Мария Александровна на время поселилась в Петербурге, на Жуковской улице, и сын туда заглядывал. В декабре 1905 года полицейский надзиратель доносил по начальству: "Со слов старшего дворника, Ульянов… скрывается на Жуковской ул., там проживает его мать"[423]

Уходить от слежки Ленин умел, но… «береженого Бог бережёт, а не бережёного конвой стережёт». Попадаться же жандармам Ленину было совершенно ни к чему, и от свиданий с матерью пришлось отказаться.

А чиновная, сановная столица – "северная Пальмира", мировой центр культуры, сосредоточие увеселений, жила хотя и несколько нервной – революция, как-никак, но в целом обычной жизнью. В театрах давали премьеры, на сцене императорского Мариинского театра царская любовница и выдающаяся танцовщица Матильда Кшесинская лихо крутила свои 32 фуэте под бешеные аплодисменты элитной публики, в ресторанах кушали стерлядку, расстегайчики и зимнюю клубнику…

Издавались художественные и литературные журналы, работали выставки, велись литературные и окололитературные диспуты…

И всё это – мимо него… Это – не для Николая Ленина, не для Владимира Ульянова и даже – не для Николая Карпова…

Даже в университетскую библиотеку, где провёл столько вечеров, и то не зайти, чёрт возьми!

В ТЕ ЖЕ январские дни 1906 года, когда Ленину приходилось, в очередной раз, лишь взглянув на светящиеся окна материнской квартиры, уходить в ночь от слежки, Корней Чуковский расслабленно записывал в дневнике:

"Кажется, 17 января. С удивлением застаю себя сидящим в Петербурге, в Академическом переулке и пишущим такие глупые фразы Куприну: "Ваше превосходительство ауктор Поединка. Как в учинённом Вами Тосте оказывается быть 191 линия, и как Вы милостивец, 130 линий из оного Тоста на тройках прокатить изволили, то я, верный твоего превосходительства Корней, шлю вам диффамацию в 41 линию, сия же суть 20 руб. с полтиною…"", и т. д.

Н-да, ничего не скажешь – изячно, изысканно, и, что самое существенное – на злобу дня…

А вот запись от 4 февраля 1906 года: "Скоро меня судят. Седьмого. Никаких чувств по этому случаю не испытываю… Сегодня… переводил… стихи Браунинга. Перевёл песню Пиппы из «Pippa Passes», которую давно и тщетно хочу перевести всю.

Говорят, мне нужно бежать за границу. Чепуха. Я почему-то верю в своё счастье".

"Скоро судят", – это насчёт того, что после царского манифеста "о свободе" Чуковский начал издавать сатирический журнал "Сигнал", но его быстро запретили, и издатель применил стандартный приём, заменив название на "Сигналы". Однако и это не помогло – закрыли и "Сигналы".

Всё обошлось, впрочем, без бегства за границу, и 7 июня 1906 года Корней Иванович (тогда, в 24 года, ещё, конечно, просто Корней) записал в дневник: