Ленин – Сталин. Технология невозможного

Если какая бы то ни было нация удерживается в границах данного государства насилием, если ей, вопреки выраженному с ее стороны желанию – все равно, выражено ли это желание в печати, в народных собраниях, в решениях партий или возмущениях и восстаниях против национального гнета – не предоставляется права свободным голосованием, при полном выводе войска присоединяющей или вообще более сильной нации, решить без малейшего принуждения вопрос о формах государственного существования этой нации, то присоединение ее является аннексией, т.е. захватом и насилием».

Немцы, естественно, были бы полными дураками, если бы не использовали этот декрет против так глупо подставившегося советского правительства. Как только речь на переговорах зашла о выводе германских войск с оккупированных территорий, они начали говорить о праве Польши, Литвы, Латвии на самоопределение – а Украина и так уже отделилась – и сумели выставить себя поборниками прав малых народов бывшей Российской империи. То, что отделившиеся территории автоматически становятся германскими протекторатами, было ясно – однако вслух это не произносилось. Пройдет совсем немного времени, и 9 февраля 1918 года Германия заключит сепаратный мирный договор с Украиной, согласно которому получит право ввести туда войска. За время Гражданской войны украинцы на собственном опыте получат возможность сравнить, кто хуже: немцы, москали, поляки или собственные «борцы за свободу». (Сейчас они утверждают, что москали-де хуже даже Гитлера – но у меня есть о-очень сильное подозрение, что это не так.)

Короче говоря, партнеры по Брест-Литовску отлично понимали, что Россия воевать не способна, и требовали самых обычных территориальных уступок, так, словно речь шла о капитуляции.

Каменев и Троцкий, передав эти условия в Петроград, высказали предположение, что германцы блефуют и их армия воевать не способна. Однако Ленина больше интересовала боеспособность собственной армии. 17 декабря он встретился с представителями фронтов, прибывшими в столицу на конференцию по демобилизации. Ответ был единогласный и неутешительный: армия воевать не может и не станет. Максимум, на что она способна – это на организованный отход, и то вряд ли. Малейший толчок – и начнется стихийное дезертирство, войска побегут, бросая оружие. А потеря фронтовой артиллерии при том состоянии промышленности, в котором пребывала Россия, являлась катастрофой. Что бы там ни говорили левые о «священной революционной войне», мнение военных было неизменным: мир любой ценой.

И вот тут «левые коммунисты» заговорили уже во весь голос. Говорили они разное – но всё почему-то против Брестского договора, причем, что любопытно, не условий, а самого факта его заключения. Говорили, что сепаратный мир негативно повлияет на развитие революции в Западной Европе; что германские солдаты не станут воевать, а наши, наоборот, полны решимости защищать революцию; что вот-вот на помощь придет европейский пролетариат; что нет таких соображений, которые могли бы оправдать отступление от революционных принципов, и лучше умереть за революцию, чем предать ее. Знаменитый в будущем Первый секретарь Украины, а тогда член Петроградского Комитета, представитель Нарвско- го района Станислав Косиор говорил: «Лучше мы удержим хоть что-ни- будь, чем потерпим поражение, говорят товарищи, например, Ленин. Я же думаю, что лучше потерпеть поражение, чем идти на компромисс».

Аналогичную позицию заняло и Московское областное бюро. Они тоже доказывали, что немецкие солдаты не станут воевать против Советской России, что немцы не способны наступать, что самое главное – это разжечь революционный пожар в Европе. А поскольку при полном развале железнодорожного транспорта до других организаций было не дотянуться, то против сепаратного мира выступала почти что вся имевшаяся на то время в наличии партия большевиков.

Среднее положение между Лениным и левыми занял Троцкий. Его позиция была с точки зрения нормальной дипломатии совершенно безумной, однако по сравнению с вышеизложенными идеями казалась даже где-то в чем-то умеренной. Троцкий предлагал: мирный договор не подписывать, при этом объявив, что Россия считает войну оконченной и распускает армию. В этой позиции был один плюс. Поумневшему «левому» неудобно было переходить на ленинские позиции, а «ни мира, ни войны» Троцкого казалось приемлемой формулой. Впрочем, этот плюс был единственным, других не наблюдалось.

Левые эсеры сразу выступили против мира и на данной позиции стояли насмерть. Большевики же начали совещаться и занимались этим до середины января. 11 января на заседании ЦК Ленин попытался дать решительный бой своим «левым» – и с треском проиграл. Из шестнадцати присутствовавших только трое: Артем (Сергеев), Сокольников и Сталин – стали на его сторону. Аргументы остальных были следующими (излагаю их по фундаментальному труду американского историка Александра Рабиновича «Большевики у власти»).