Ленин в 1917 году<br />(На грани возможного)

Поэтому третье условие успеха состоит в том, что для восстания необходимо избрать «переломный пункт в истории». Это такой момент, когда выступления наиболее сознательной и решительной части народа достигают наивысшей активности и размаха, а симпатии к вооруженному восстанию со стороны колебавшихся «друзей революции» резко усиливаются. Вот тогда руководители восстания и должны приложить все усилия к тому, чтобы выступление не вылилось в стихийный взрыв, как это случилось в июле, а было направлено на вполне осознанное и продуманное взятие государственной власти[943].

Как это может выглядеть на практике? Ленин набрасывает примерную иллюстрацию: организовать штаб восстания, связать с ним все заводы и воинские части, мобилизовать вооруженных рабочих, арестовать правительство, генеральный штаб, блокировать верные им подразделения, юнкерские училища, окружить Александринку и т. д. и т. п. «Все это примерно, конечно, лишь для иллюстрации…», — подчеркивает Ленин. «Вопрос идет не о „дне“ восстания, не о „моменте“ его в узком смысле. Это решит лишь общий голос тех, кто соприкасается с рабочими и солдатами, с массами».

А поскольку большевики — делегаты с мест уже съехались в Питер, «наша партия теперь на Демократическом совещании имеет фактически свой съезд…». Необходимо обсудить на нем все указанные вопросы, «чтобы задачу сделать ясной для партии: на очередь дня поставить вооруженное восстание в Питере и в Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства». Именно эти вопросы и именно «этот съезд решить должен (хочет или не хочет, а должен) судьбу революции»[944].

По своим каналам связи — через Смилгу — Владимир Ильич пересылает оба письма Марии Ильиничне Ульяновой. Она размножает их на машинке и по десять экземпляров отдает секретарю ЦК Елене Стасовой.

Появляясь в Смольном, члены ЦК «заходили в секретариат, — рассказывает Елена Дмитриевна, — где я передавала им это письмо. Когда я вручила письмо А.С. Бубнову, он, прочитав его, сказал, что я должна уничтожить все экземпляры письма.

— На каком основании? — спросила я.

— Я говорю как член ЦК, — заявил он.

— Этот документ прислан членом Центрального Комитета, почему я должна вас слушаться? — Бубнов сказал, что ЦК постановит, чтобы это письмо было уничтожено». Не дожидаясь решения, Стасова тут же отправила три экземпляра писем в «секретный архив»[945].

Уверенность Бубнова в том, что ЦК уничтожит письма, была объяснима. Как раз накануне, 14-го, открылось Демократическое совещание. Приехал Керенский. «Встреченный аплодисментами, — рассказывает Шляпников, — он направился к президиуму, чтобы пожать руки сидевшим за столом. Доходит очередь до нас (большевиков)… Я отодвинулся от предложенной мне руки, а Керенский с протянутой рукой, не встретив наших рук, прошел далее». А когда Александр Федорович стал выступать, к трибуне протиснулся какой-то солдат и прямо в лицо крикнул ему: «Вы — горе родины!»[946]

От большевиков выступал Каменев. Он призвал представителей российской демократии, сидевших в зале, — их, а не Советы, — взять власть в свои руки, создать демократическое коалиционное правительство и орган, перед которым оно будет ответственно. Ему аплодировали. На другой день, 15-го, перед делегатами от Советов держал речь Троцкий. В отличие от Каменева, он говорил о переходе власти к Советам, но также, как и Каменев, ориентировался на мирное развитие событий. Ему тоже аплодировали.

«Авксентьев обратился к сидевшему поблизости Шляпникову: „Возьмите власть, за вами идут массы“. Отвечая соседу в тон, Шляпников предложил положить сперва власть на стол президиума». Подобного рода вызовы были «отчасти издевательством, отчасти разведкой». Но одно было очевидно: даже тут понимают, что большевики — серьезная сила, с которой необходимо считаться[947].

Вообще, этот театральный зал с красным плюшем его кресел и лож, бесчисленными красными знаменами, крытый кумачом стол президиума во всю длину сцены, даже красная трибуна с приколотой табличкой «Не курить!», видимо, вселяли ощущение чего- то значительного и очень революционного. А 5-й ярус, набитый до отказа рабочими, солдатами, делегатами местных Советов, шумно приветствовавший большевиков, он уж точно создавал праздничное и приподнятое настроение[948].