Ленин в 1917 году<br />(На грани возможного)

Но у Мартова и его коллег, видимо, появилось и ощущение того, что проведя на ночном совещании решение, осуждавшее большевиков и одобрявшее создание Комитета общественной безопасности, они все-таки сыграли на руку «правым». Тем более что пресловутый комитет трансформировался в Комитет спасения Родины и Революции с участием кадетов и главной своей задачей провозгласил борьбу с большевиками и «воссоздание нормальной государственной жизни».

Выступая на заседании фракции, один из докладчиков, Борис Кибрик, прямо заявил, что осудить выступление большевиков конечно надо, но необходимо твердо сказать и о том, что «в случае столкновения Правительства с пролетариатом нужно стать на сторону последнего». Его поддержал П.Ф. Арсентьев. И после долгих прений 39 голосами против 6, при 12 воздержавшихся постановили: «Отрицательно относясь к выступлению большевиков, осудить политику правительства, провоцирующую выступление большевиков», а «попытку со стороны правительства — подавить выступление силой встретить дружным отпором». В окончательной редакции слово «отпор» заменили на более деликатное — «осуждение»[1213].

Нечто похожее происходило и на фракции эсеров. Левые эсеры все еще пребывали в надежде, что им удастся повести за собой всех эсеровских делегатов. «По составу, — писал Сергей Мстиславский, — фракция не оставляла желать лучшего… ЦК и сам почувствовал, что обстановка не в его пользу. Он не принял поэтому боя по основному вопросу: об отношении к переходу власти; он даже, если угодно, молчаливо признал его, переместив центр тяжести своих тезисов — на вопрос о составе будущего центрального правительства…»[1214]. И левым эсерам казалось, что в случае, если они одержат верх, то войдут в новое правительство не как осколок эсеровской партии, а как представители самой многочисленной социалистической организации России.

Левый эсер Петр Бухарцев встретил Ленина на выходе с заседания Петросовета. «Он был в толпе. Все на него смотрели и носился шепот — „Ленин, Ленин“. Разговаривать было невозможно… „С нами вы или против?“ — здороваясь со мной, почти в ухо, спросил он… Ильич ухватил меня за рукав и прижал в угол… Почему левые эсеры против восстания и вместе с тем в ВРК? „Подвох это или нет?“ — требовал он от меня прямого ответа. „Вы секретарь фракции в ЦИК, вы должны это знать… Революция и История требуют от вас этого ответа“, — Ильич прямо в лицо смотрел на меня и ждал.

Обдумывая ответ, я медлил… Ильич нервно теребил меня за рукав и говорил: „Бывают моменты, когда всякие партийные разногласия стираются… Сейчас или никогда… Я большевик, вы — эсер, но мы вместе шли к определенной цели. Вспомните наказы пославших вас… Мы у цели!“»

Ошарашенный этим напором, Бухарцев стал поименно перечислять тех левых эсеров, на которых можно положиться. «Но Ильич меня не слушал. Прищурясь, он смотрел мимо меня в сторону и о чем-то думал. Уходя, он попросил меня срочно связаться со Свердловым, а так как я знал Урицкого и Каменева, то и с ними, на предмет совместного распределения надежных левых эсеров по заданиям ВРК. Ильич также просил меня срочно свести его со стариком Натансоном… Ильич торопился. Было заметно, как все его мускулы в теле и на лице, — пишет Бухарцев, — были напряжены до крайности»[1215].

Все делегаты II съезда Советов находились в этот день в Смольном. И, как пишет Джон Рид, они «сваливались и засыпали тут же на полу, а потом просыпались, чтобы немедленно принять участие в прениях». Партийные фракции заседали буквально по соседству и информация немедленно перетекала из одного зала заседаний в другой.

«Я, — продолжает Рид, — спустился в первый этаж, в комнату 18-ю, где шло совещание делегатов-большевиков. Резкий голос невидного за толпой оратора уверенно твердил: „Соглашатели говорят, что мы изолированы. Не обращайте на них внимания! В конце концов им придется идти за нами или остаться без последователей…“»[1216]

Между тем в Зимнем дворце продолжало непрерывно заседать и Временное правительство. Министры постановили, что в силу чрезвычайного положения никто из них дворец не покинет. Достигли договоренности и о том, что штаб округа оказался недееспособным и необходимо назначить «диктатора», предоставив ему неограниченные полномочия.

После двухчасового обсуждения выбор пал на министра государственного призрения, кадета Николая Михайловича Кишкина. Был он врачом-физиотерапевтом, участвовал в корниловском заговоре и слыл человеком решительным. Около 16 часов, вместе с помощниками Петром Пальчинским и Петром Рутенбергом, Кишкин прибыл в Генеральный штаб. И первое — сделал то, что не довел до конца Керенский: уволил Полковникова и назначил на его место Багратуни. Но это лишь усугубило сумятицу и ряд офицеров тут же подали в отставку. Правда, уйти домой они не успели: на набережной Мойки и по Миллионной уже шли революционные отряды.