Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

В 1980-х годах, когда я училась в Московском университете, догма марксизма-ленинизма-сталинизма уже стала пустой оболочкой (и руководство тактично отбросило последнюю часть формулы), но я знала, что когда-то в ней была жизнь. Самым светлым ее часом был 1917 год. Весной-летом этого года Ленин переживал пик творческой активности. Что бы ни происходило в период, когда человек из “пломбированного вагона” был у власти, он оставался неизменно популярным, потому что предлагал ясность и надежду. Его слова находили отклик у значительной части населения России, у тех, кто хотел от жизни большего, чем мог дать старый режим. Мое путешествие – безусловный географический факт, и тем не менее, пробираясь на север, я также проделала путешествие во времени, чтобы исследовать карту забытых возможностей.

Заканчивалось мое путешествие в сказочном Петербурге, Петрограде времен Ленина и Первой мировой войны, второй столице России. Тридцать лет спустя после конца коммунизма следы роковой поездки вождя стираются даже здесь. Упакованный в золотую обертку и выкрашенный в пастельные тона город решил заново пережить свое славное имперское прошлое. Но есть несколько мест, где пламени революции разрешено тлеть под контролем. Одно из них – на Петроградской стороне, недалеко от метро “Чкаловская”. Запущенная парадная старого доходного дома обдает вас застоявшимся запахом псины, табака и пива. Стены покрыты граффити, детские коляски новейших дорогих марок припаркованы у стен, но никто не заботится о том, чтобы собрать денег и построить в подъезде лифт достаточного размера, чтобы эти коляски можно было поднять наверх. Как и граффити на наружной стене дома, существующий лифт наглядно демонстрирует российское отношение к любой коллективной инициативе. Зато двери в квартиры по виду скорее похожи на банковские сейфы. Прорезанные гигантскими трещинами стены, кажется, едва держатся, но даже если дом рухнет – эти двери устоят.

Добравшись до верхнего этажа, я обнаруживаю на стене портрет Владимира Путина и понимаю, какую версию Ленина я увижу в сегодняшней России. Те, кто работает на этом этаже, восхищаются скорее великим лидером и учителем, чем революционером, который хотел разжечь мировой пожар. Женщина, протягивающая мне руку для приветствия, ухоженна, вежлива, безупречна. Даже доброжелательна – и, как только ей становится ясно, что я действительно хочу что-то понять, что я готова слушать и смотреть, она превращается в идеального гида. Помогает то, что обе мы когда-то застали советский мир. У нас есть общий язык, язык, которого молодые русские уже не знают.

Моя собеседница – директор музея-квартиры Елизаровых: здесь жила старшая сестра Ленина Анна со своим мужем Марком Елизаровым, с ними до своей смерти в 1916 году проживала и мать Ленина. Ранним апрельским утром 1917-го Ленин прибыл сюда прямо с Финляндского вокзала. Заглядывая в спальню, я представляю себе, как он сбрасывает пиджак на кровать, а его жена Надежда Крупская, с которой они вместе уже почти двадцать лет, тем временем вынимает булавки из шляпки и, сунув ноги в чужие домашние туфли, хлопочет вокруг, обустраиваясь в комнате. Супруги прожили здесь еще шесть недель, потеснив сестру с зятем и деля с ними хлеб и кров.

Сказать, что квартира бережно сохраняется, – значит ничего не сказать. В кухне стоит исправный утюг, медная ванна готова к употреблению. На двуспальной кровати супругов – с любовью вышитое Анной Ильиничной покрывало. Вещи матери Ленина хранятся в главной спальне, но среди них – его дорожный саквояж; он открыт, так что видны щетки, бритвенный прибор и флаконы для одеколона. Потертая кожа саквояжа – знак того, что лучшие годы жизни Ленин провел налегке: весь его багаж в путешествиях состоял из этого или такого же саквояжа, а домом были меблированные комнаты в разных европейских городах. И хотя этот чемоданчик в своем роде очарователен, задача его здесь, в этом музее, – иллюстрировать часть советского мифа о Ленине-ссыльном, Ленине-скитальце.

Чего я совершенно не ожидала – так это чопорности, удушливости, которая сделала бы честь любой диккенсовской гостиной. Повсюду разбросаны (очень мило разбросаны) подушки с рюшами и кружевные валики, и каждая фотография в рамке покрыта благородной патиной времени. Над одной кроватью есть даже шнурок, на который обитатель квартиры мог повесить на ночь свои часы. Кабинет напротив принадлежал Марку Елизарову, зятю Ленина, служившему в пароходной компании: коричневатые обои, вместо кружев и вышивки – шахматный столик. Нагромождение вещей на некоторое время занимает меня, но потом взгляд останавливается на кокосовом орехе. “У Елизарова были контакты за границей, – поясняет хранительница. – Он привез этот орех издалека, это было настоящее сокровище”. Я беру орех в руки и слегка трясу его; пересохшая копра внутри глухо шуршит. Несчастная штуковина лежит здесь уже больше ста лет. Если бы легкомысленность не была в этой ситуации столь явно неуместна, я бы, наверное, расхохоталась.