Ленин в Цюрихе. — Париж: Ymca Press. 1975

И все народы даже от третьего года такой кро­вавой войны — не видно, чтобы просыпались. Но, как всегда, безнадёжнее всех — русский народ. Имен­но он нёс главные обильные потери, именно русские тела штабелями наваливались против немецкой орга­низации и техники. О Восточном Фронте вообще пи­шут невнятно, неточно, корреспондентов там нет, зна­ют мало и интересуются мало, да пресса Антанты и стыдится такого союзника, стараются меньше писать, но часто приводят цифры потерь. Эти цифры русских потерь всякий раз находил и ногтём отмечал Ленин — с удовлетворением и удивлением. Чем крупней были цифры, тем радостней: все эти убитые, раненые и пленные вываливались как колья из самодержавного частокола и ослабляли монархию. Но и эти же цифры приводили в отчаянье, что нет на Земле народа покор­ней и бессмысленней русского. Границ его терпению не существует. Любую пакость, любую мерзость он слопает и будет благодарить и почитать родного бла­годетеля.

Или свет зажечь? Как будто буквы поплыли.

Невоспламеняемые русские дрова! Отошли в исто­рию лучшие костры — соляные, холерные, медные, разинский, пугачёвский. Разве только на захват сосед­него поместья, всем видимого и известного, а то ведь никакой пролетариат и никакие профессиональные ре­волюционеры никогда не раскачают чёрную мужиц­кую массу. Развращённая, расслабленная правосла­вием, она как будто потеряла страсть к топору и огню. Если уж такую войну перенести и не взбунто­ваться — куда годен этот народ?

Проиграно. Не будет в России революции.

Закрыл глаза ладонями и сидел так.

Внутри — как будто обвисало. То ли от устало­сти, то ли от тоскй.

Читатели уже собираются. Стулом двинули. Книга упала. Лампочки зажигают.

А может случиться и еще хуже: царизм уже вы­бирается из капкана? Через сепаратный мир?? (Подчеркнуть тремя чертами.) И Германии, когда она не может выиграть войны на двух фронтах — что остаётся ?

Вот — страшно. Вот — не может быть хуже чего. Тогда проиграно — всё. И мировая революция. И ре­волюция в России. И — вся жизнь Ленина, все усилия двух десятилетий.

Такое сообщение — о подготовке сепаратного ми­ра, о тайных переговорах, уже официально идущих между Германией и Россией, и что в главном обе дер­жавы уже столковались, — недавно напечатала газе­та Гримма „Бернер тагвахт". Подпись была — К.Р. Не надо спрашивать плута Радека, чтоб догадаться, что это — он. (Но как мог Гримма убедить!) И доста­точно зная его шипучую находчивость, можно дога­даться, что он не подслушал разговора 'дипломатов, не подглядел тайных бумаг, и даже слушка такого не подхватил нигде, а, залежавшись на полдня в постели, газеты на одеяле, газеты под одеялом и книги под кроватью, он иногда сочиняет что-нибудь такое „от нашего собственного корреспондента" из Норвегии или Аргентины.

Но не в том дело, как родилось именно это сооб­щение. И не в том, что русский посол в Берне опро­вергает — а что ж ему иначе?.. Дело — в пронзитель­ной верности: для царя это действительно верный выход! Именно так и надо! Именно так и сделал бы Ленин на его месте!

И поэтому надо — ударить! Еще ударить в это место! Бить тревогу! Остановить! Предупредить! Не дать ему вытащить из капкана все лапы целыми! •

Конечно, от Николая II и его правительства сле­дует ждать всего самого глупого. Ведь и этой войны нельзя было ждать от них, если б сколько-нибудь были разумны -г- а начали! „а — сделали нам такой подарок!

Так что, может быть, и сейчас еще можно их на­пугать разглаской — и отвратить?

Сепаратный мир! Конечно, исключительно ловкий выход. Но всё-таки: не по их уму.

А всё равно уже: в России ничего не сделать. Кто там читает „Социал-Демократа" ? А за Милюковыми и Шингарёвыми все следят. В России слышно — одних кадетов. И вон как встречали делегацию их на Западе. Царь додумается, потеснится немножко, уступит ми­нистерства Гучкову да кадетам — и уж тогда их сов­сем не возьмёшь, не пробьёшь.

И что ж можно вымесить из российского кислого теста! И зачем он родился в этой рогожной стране?! Из-за того, что четверть крови в тебе русская, из-за этой четвертушки привязала судьба к дрянной рос­сийской колымаге! Четвертушкой крови, но ни харак­тером, ни волей, ни склонностями нисколько он не состоял в родне с этой разляпистой, растяпистой, веч­но пьяной страной. Ничего не знал Ленин противнее русского амикошонства, этих трактирных слёз раска­яния, этих рыданий якобы загубленных натур. Ленин был — струна, Ленин был — стрела. Ленин с первого полувзгляда оценивал дело, обстоятельства и верное и даже единственное средство к цели. И что ж его связывало с этой страной? Да не хуже, чем этим полу­татарским языком, он овладел бы и тремя европейски­ми, потрудясь больше. С Россией — двадцать лет конкретных революционных связей? Ну, только вот они. Но сейчас, после создания Циммервальдской ле­вой, он уже достаточно известен в мировой социали­стической сфере и может перешагнуть туда. Социа­лизм — безнационален. Вот уехал Троцкий в Америку — правильный выбор. И туда же Бухарин. Наверно и надо, в Америку.