Ленин. Жизнь и смерть

Затем, я думаю предложить вниманию съезда придать законодательный характер на известных условиях решениям Госплана, идя в этом отношении навстречу тов. Троцкому, до известной степени и на известных условиях.

Что касается до первого пункта, т. е. до увеличения числа членов ЦК, то я думаю, что такая вещь нужна и поднятия авторитета ЦК, и серьезной работы по улучшению нашего аппарата, и для предотвращения того, чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии.

Мне думается, что 50–100 членов ЦК наша партия вправе требовать от рабочего класса и может получить от него без чрезмерного напряжения его сил.

Такая реформа значительно увеличила бы прочность нашей партии и облегчила бы для нее борьбу среди враждебных государств, которая, по моему мнению, может и должна сильно обостриться в ближайшие годы. Мне думается, что устойчивость нашей партии благодаря такой мере выиграла бы в тысячу раз».

После того как Мария Володичева прочитала ему записанный ею текст, он спросил ее, какое было в тот день число, и начал расспрашивать о здоровье, потому что она тоже неважно выглядела, была бледная, истощенная. Он погрозил ей пальцем и сказал: «Смотрите, а то…» Он не закончил фразы, но она догадалась, что он хотел сказать: «…отстраню от диктовки, чтобы не затруднять».

На следующий день вечером он продолжил диктовать, но уже не пять, а десять минут. Врачи потребовали, чтобы он отдохнул, но он пригрозил им, что вообще откажется от лечения, если ему не позволят диктовать его «дневник». Назвав то, что он диктовал, «дневником», он слукавил, ибо никто не должен был догадываться о характере записей, которые секретарь заносила на бумагу. Накануне он спал плохо, у него болела голова. Но в тот вечер он продиктовал наиболее драматичный. по своей силе отрывок из всех, которые он успел донести до нас в письменном виде до момента полной потери речи. Этот документ вместе с двумя дополнениями к нему, продиктованными 25 декабря и 4 января, станет впоследствии известен как «Завещание Ленина». Начал он с того, что констатировал факт раскола в Центральном Комитете, произошедший, главным образом, по причине несовместимости двух столь противоположных политических фигур, как Сталин и Троцкий. Он снова подчеркивал необходимость расширения Центрального Комитета за счет представителей рабочего класса. По его мнению, это укрепило бы государственную власть и предотвратило бы назревший конфликт между двумя соперничавшими претендентами на роль главы государства. Вот что он тогда продиктовал:

«Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела.

Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно.

Я не буду дальше характеризовать других членов ЦК по их личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не являлся случайностью, но что он также мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому.

Из молодых членов ЦК хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил), и относительно их надо бы иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики».

На этом месте в тот вечер Ленин остановился, у него кончились силы. Но главное он уже сказал. Он сформулировал простой план — как избавиться от диктатуры, а также дал точную оценку вождям партии, ясно показав, что из всех них он предпочитает видеть на вершине партийной власти Троцкого и Бухарина. И еще он сказал, что окончательно простил Зиновьева и Каменева за их «предательство» в 1917 году.

На следующий день Володичева была снова призвана к больному, и он продиктовал ей небольшой постскриптум, касавшийся Пятакова: «…Человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе». В заключение он воздавал общую хвалу Бухарину и Пятакову, характеризуя их как выдающихся и преданных делу партии работников, которые, вооружившись опытом и знаниями и избавившись от свойственной им односторонности, могли бы еще с большей пользой послужить партии.