Ленин. Жизнь и смерть

Горький, отстаивая уже однажды высказанную мысль, попытался мягко внушить ему, что ничего хорошего не будет, если пойти по пути упрощения идей, упрощения жизни. И это снова огорчило Ленина. Задолго до того Горький назвал Ленина «великим упрощенцем». Теперь, в разговоре с Горьким, Ленин отверг это обвинение, хотя, приводя в доказательство довод за доводом, он все больше и больше впадал в упрощенчество. Он с азартом заявил: «Кто не с нами, тот против нас. Люди, независимые от истории, — фантазия. Если допустить, что когда-то такие люди были, то сейчас их — нет, не может быть. Они никому не нужны. Все, до последнего человека, втянуты в круговорот действительности, запутанной, как она еще никогда не запутывалась. Вы говорите, что я слишком упрощаю жизнь? Что это упрощение грозит гибелью культуре?.. Ну, а по-вашему, миллионы мужиков с винтовками в руках — не угроза культуре, нет? Вы думаете, Учредилка справилась бы с их анархизмом? Вы, который так много шумите об анархизме деревни, должны бы лучше других понять нашу работу. Русской массе надо показать нечто очень простое, очень доступное ее разуму. Советы и коммунизм — просто».

Эти два титана мысли «бодались» друг с другом, как два неисправимых упрямца; оба не желали уступать своих позиций, с таким трудом завоеванных. Горький не уставал уличать коммунистов в чудовищной бесчеловечности и жестокости, а Ленин постоянно твердил, что быть жестокими и беспощадными их, коммунистов, вынуждают враги. И хотя Горького восхищали в Ленине его неукротимая воля и некоторые человеческие качества, которые неизменно пленяли людей, он не выносил в нем доктринера, донельзя упрощавшего все сложнейшие проблемы, человека, который все видел только в белом или только в черном цвете. Как-то Горький заметил, что слова Ленина напоминают ему «холодный блеск железных стружек», правда, развивая свою мысль дальше, он утверждал, что «из-за этих слов возникала художественно выточенная фигура правды», чувствуется, однако, что «стружки» эти ранили Горького, вызывали болезненное ощущение.

Беседуя с Лениным, Горький как-то высказал мнение, что неплохо было бы привлечь интеллигенцию к управлению государством. Все-таки именно интеллигенция всегда служила интересам истины, справедливости и милосердия. Представители ее, несомненно, пригодились бы на службе у государства. На это Ленин отозвался так:

— Союз рабочих с интеллигенцией, да? Это — не плохо, нет. Скажите интеллигенции, пусть она идет к нам. Ведь, по-вашему, она искренне служит интересам справедливости? В чем же дело? Пожалуйте к нам: это именно мы взяли на себя колоссальный труд поднять народ на ноги, сказать миру всю правду о жизни, мы указываем народам прямой путь человеческой жизни, путь из рабства, нищеты, унижения.

Ленин засмеялся и, как показалось Горькому, беззлобно произнес:

— За это мне от интеллигенции и попала пуля.

Беда была в том, что Ленин не доверял интеллигенции и относился к ней враждебно. Возможно, по той же причине, по которой он не доверял крестьянам, он был не из них. Область научных идей, в сущности, ему была чужда. Как Нечаев, он был одержим одной единственной идеей — пролетариат должен унаследовать все. Его мысли были сосредоточены исключительно на этой идее, и занимать голову посторонними теоретическими предметами он не желал и не мог. Так что в научном мышлении он ушел недалеко, но зато достиг величайших побед в практическом применении своей власти. Поэтому, когда он говорил: «Это именно мы взяли на себя колоссальный труд поднять народ на ноги, сказать миру всю правду о жизни…», он вовсе не вторгался в мир высоких идей и не формулировал какое-то новое научное мировоззрение; он просто заявлял, что имеет право повелевать людьми.

Горький, проявляя изумительное бесстрашие, высказывал Ленину все, что у него было на душе. Он говорил, что уничтожение интеллигенции пагубно для России и что ничего этим коммунисты не добьются. Интеллигенция всегда нужна, причем любому правительству, кто бы Россией ни управлял. Сила его доводов в той беседе подействовала на Ленина. Горький пишет:

«…А когда температура беседы приблизилась к нормальной, он проговорил с досадой и печалью:

— Разве я спорю против того, что интеллигенция необходима нам? Но вы же видите, как враждебно она настроена, как плохо понимает требования момента? И не видит, что без нас она бессильна, не дойдет к массам. Это — ее вина будет, если мы разобьем слишком много горшков».