Ленин жЫв

КОГДА Кирилла завели в его комфортабельный номер-камеру, он в бессилии рухнул на мягкий диван. Ему не хотелось никого видеть и тем более говорить. Он вдруг так захотел раствориться в одиночестве. Вот так упасть и раствориться в одиночестве. Он устал, он устал от того, что не может ничего решить сам. Ничего. Он вдруг понял, что, действительно, вообще ни в чём себе не принадлежит, и каждый его поступок или шаг – это вовсе не его. Повальный контроль вымотал. Повальный контроль убивал разум окончательно. И ещё… ещё эта женщина, эта прекрасная гречанка, такая холодная и циничная, она добила его, высосав его семя…

«А что если я всех их обману! Вот сейчас зайду и просто вздернусь в сортире! Нет, пожалуй, не получится, прибегут и за ноги схватят, гады! Нет… надо придумать что-то другое! Как-то исхитриться и броситься, например, под колёса электрички… Тоже мне Анна Каренина… Они и тут удержат. И вообще, где мне взять эту самую электричку, чтоб она ехала? А как, как тогда мне покончить с собой? Что, я теперь на это тоже не имею право? И на смерть я тоже не имею право! На добровольную смерть!» – Кирилл замычал куда-то в обшивку дивана. Он выл, как слон во время гона. Пускал слюни, слёзы катились из глаз. Он выл, и ему так хотелось выть!

– Держу пари, Вы мечтаете о самоубийстве? – неожиданно раздался рядом голос.

Кирилл вздрогнул и, резко перевернувшись на спину, увидел, что рядом с ним стоит Ленин. Старик внимательно смотрел на него и ухмылялся.

– Ильич?! Какого чёрта? Как ты сюда попал?

– Через дверь, батенька, через дверь…

Кирилл закрыл глаза и устало, положив руку на лоб, пробормотал:

– Знаешь, я хочу побыть один. Просто побыть один. Прошу, уйди к себе в историю… ну чего ты, как призрак коммунизма, тут шаришься? Дай мне покой!

– Э-э-э, нет! Покой нам только снится! Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль! – Ленин почесал пальцем свой широкий лоб и плюхнулся в кресло, что стояло рядом.

– Ты Блока заучил? Он же буржуй был! Да и революцию вашу он так и не принял…

– Да хр-р-рен с ним, с Блоком! – опять еврейский прононс. – Блок был наркоманом. На кокаине сидел. Марафет нюхал! Вот и донюхался, хотя стихи у него некоторые были неплохи. Кстати, знаешь?! А это ведь была спецоперация тогда! Немцы по нашему настоянию зафрахтовали пару пароходов и отправили их в Латинскую Америку. Там купили беспрецедентную по весу дозу кокаина и под конвоем своих рейдеров доставили их на рейд Кронштадта.

– Зачем? – буркнул Кирилл.

– Как зачем? А революционная матросня? Она, по-твоему, по доброй воле за большевиками пошла? Да там всех подряд коксом охмурили. Они все марафет нюхали! Они все были, как говорится, р-р-революционно настроенные, но пр-р-равильно настроены именно кокаином! А иначе? А иначе многие бы из них, конечно, такой вот фигни, что мы им предлагали, делать не стали!

– Ну вы и суки…

– А кто сказал, что революция чистыми руками делается? А?

– Всё равно суки!

– Да уж… Кстати, когда потом эта матросня очнулась, то было поздно. Они поняли, что совершили, решили задний ход дать, но кронштадтский мятеж, как ты знаешь, подавили в двадцать первом лихо. Как там у этого дурака… Демьяна Бедного? Нас бросала молодость на кронштадтский лёд?

Кирилл посмотрел на Ленина и, махнув рукой, зло бросил:

– Слушай, Ильич! Твоя революция тебе столько горя принесла! И ты вон до сих пор мучаешься! Ты мог бы стать нормальным адвокатом. Отцом многих детей. Те бы, в свою очередь, родили других детей, тоже нужных родине, а вместо этого ты по ссылкам да по эмиграциям прошатался, и в итоге стал никем… призраком! Тенью! Своей тенью! И ты с такой вот теплотой про свою сраную революцию рассказываешь? Да побойся Бога!

– Хи-хи… Бога нет… хи-хи… – Ильич, как-то скукожившись в кресле, сидел и подленько смеялся.

Лучинский смотрел на него зло и презрительно и не знал, что сказать. Наконец, Ленин распрямил ноги и, потянувшись, весело заявил:

– А я вижу… Вам стало, батенька, легче! А то задумали тут всякую чепуху! Легче, ведь Вам стало легче? – лукаво прищурился Ильич.

– Да мне не легче стало, а противнее! Понимаешь! Противнее! Я сдохнуть хочу! Надеюсь, и ты тоже самое хочешь! Понимаешь, я не могу больше! Они забрали всё! Я не принадлежу себе! Я не хочу ничего! Просто сдохнуть!

– О-о-о, батенька, Вы, я вижу, пользуетесь всеми прелестями бессмертия! И это ещё начало! Начало! И дальше будет хуже! Уж поверьте мне, старику… – Ленин вдруг стал хмурым.

Лучинский поднялся с дивана и огляделся, он смотрел на потолок, стены, пытаясь увидеть скрытые камеры слежения. Он пытался рассмотреть те места, откуда за ними следят.

– Бесполезно, батенька, ничего не увидите! – словно поймав его мысли, вторил Ленин. – Это будет преследовать Вас всегда и везде!

Кирилл сплюнул и, повалившись на диван, нервно спросил:

– Что делать-то? Что делать? Что, что я должен сделать, чтобы прервать всё это! Помоги мне, Ильич!

Ленин задумался, почесав бородку, загадочно ответил:

– Есть, есть выход. Нет такого, чтобы выхода не было. Но есть одно «но»!