Ленин

— Это тебе тоже Остапов сказал? — спросил Александр.

— Нет, это я тебе говорю! — парировал серьезным голосом мальчишка. — Я знаю, что так и будет, ведь народ наш дикий, кровожадный, безжалостный ко всем и вся; к прошлому, которое, подобно настоящему, является для него мачехой, — не привязан; ему не знакомы никакие принципы и не страшны никакие препятствия, кроме жестокой силы, — только она способна его согнуть.

О «Народной воле» они больше не разговаривали.

Вскоре Александр предложил брату совместное чтение трудов Карла Маркса.

Книги эти захватили Володю сразу же.

Из-за них он бросил любимых римских классиков и больше не листал для удовольствия замечательный «Реальный словарь классических древностей» Любкера. Выучив наспех необходимые уроки, он принимался за Маркса, делая пометки и исписывая целые страницы собственными мыслями.

Когда старший брат смотрел на него в изумлении, он говорил возбужденным, восхищенным голосом:

— Вот это вам нужно и — ничего больше! Здесь — тактика, стратегия и несомненная победа!

— Это подходит для индустриальных стран, а не для нашей святой Руси с ее деревянными сохами, курными избами и знахарями! — возражал брат.

— Это подходит для борьбы одного класса против всего общества! — отвечал Владимир.

В гимназии все было по-старому. Ульянов по-прежнему оставался первым учеником. Ему удалось бы сохранить это звание, даже если бы у него не было такого усердия и способностей.

Гимназисты значительно отставали от него.

Некоторые из них не вышли за рамки безнадежного мещанства. Шестнадцати- или семнадцатилетние парни погружались в пьянство и азартные игры в карты; предавались разврату, совершая ночные вылазки на окраины, где среди темных улочек, угрожающе, нагло горели красные фонари публичных домов; нагло крутили романы с горничными, швеями и приезжавшими в город на заработки деревенскими девушками.

Никто ничего не читал, ничем не интересовался и не увлекался. Единственная мысль двигала ими. Правдами и неправдами окончить гимназию, затем университет или другое учебное заведение, стать чиновником и вести спокойную беспечную жизнь, озаряемую иногда большой взяткой, новым рангом, орденом или продвижением по службе.

Это был период душевной смерти, подлости характеров, рабского молчания и безграничного лизоблюдства — тоскливое, прогнившее жизненное болото, на которое ступила тяжелая стопа Александра III; период, в котором церковь, наука, таланты согнулись перед мощью династии. Это была тишина перед ужасной бурей, терзающее, вызывающее тревогу молчание, от которого убегали в безвольную покорность, бестолковый быт, существование, руководимое с высоты трона помазанника Божьего.

Поняв это, Владимир простил «Народной воле» беспочвенную и отчаянную мечтательность. Он чувствовал, что это был стихийный протест. Дело было не в народе и не в России. Надо было встряхнуть всю страну, заставить ее выйти из состояния апатии хотя бы ценой взрыва адской машины.

Однако нить дружбы и духовной близости между ним и братом без видимой причины прервалась. Владимир был для Александра слишком трезвомыслящим, смело смотрящим правде в глаза, строгим. Кроме того, он не скрывал, что не считает брата прирожденным революционером.

Александр писал научный трактат. Целыми днями сидел, согнувшись над микроскопом, изучал каких-то червей.

«Настоящий революционер не может столько времени тратить на каких-то червей! — думал Владимир с возмущением. — В деревне, попав в руки диких отцов и невежественных знахарок, умирают Настьки; дарьи и их дочери отправляются нищенствовать; городские дети больше всего любят топить собак и кошек; свирепствует коллежский советник Богатов; пьянствует и говорит о покорности отец Макарий; все молчат и ходят с плотоядными лицами, а тут — червяки! Кому нужно знать — есть у них сердце и мозг, или нет? Тут надо думать о ста двадцати миллионах людей, а не о червях!»

Владимир почувствовал себя очень одиноким.

У него не было никого, с кем он мог бы поделиться волнующими его мыслями.

Оставался только Карл Маркс. Дерзкий, холодный мыслитель открывал мальчишке новые и все более захватывающие истины.

Владимир очень обрадовался, получив в одно из воскресений приглашение от профессора Остапова, которого очень любил. Молодой, с бледным, почти прозрачным лицом и карими глазами, учитель встретил его с сердечной фамильярностью.

Пожимая руку, он сказал:

— Я давно хотел пригласить вас к себе, чтобы извиниться за глупости, которыми чаще всего угощаю в классе. Впрочем, для всех остальных они очень даже удобоваримы, кроме вас, который, насколько я понял из ваших ответов, не только много читал, но и смог понять, чем является наша прекрасная действительность, — я всегда чувствую конфуз!

Растерянный Владимир что-то бормотал.

— Нет, прошу не возражать! Я ведь и сам отдаю себе отчет в том, что делаю, — перебил его профессор. — Но что же вы хотите? «Рада бы душа в рай, да грехи не пускают»! Я не герой! Боюсь собственной тени, не говоря уже об окружном кураторе или губернаторе. Да вообще слабый я человек, очень слабый!