Ленинград-28 (СИ)

Он вынес из сарая внушительную бутыль прозрачного как слеза самогона. Плюньте в глаза тем, кто показывает в фильмах мутное пойло — в своем деле баба Маня знала толк. Продукт ее усилий пускай, и не отличался особой крепостью, зато и не был противным на вкус. Из всех способов очистки бабка признавала один, самый действенный — марганцовку. Правда, пить полученный самогон было не очень полезным для здоровья, но подобные мелочи мало интересовали алчную старуху.

Увидев заветную бутыль, работяга засуетился. Выплюнул травинку, смахнул со стола невидимый мусор. Панюшин со значением поставил бутыль на плохо оструганную столешницу, вернулся за стаканами. Пока он искал посуду на кухне, работяга уже успел извлечь из пакета нехитрую закусь — нарезанное ломтиками сало, несколько вареных яиц и пару пучков зелени.

Панюшин потер руки. В бутыли аппетитно забулькал разливаемый самогон.

— Звать то тебя как? — поинтересовался Панюшин.

— Толик — лаконично ответствовал гость, придирчиво соблюдая уровень жидкости. — А тебя?

— Юрка.

— Ну, за знакомство…

Выпили. Самогонка обожгла гортань. С непривычки Панюшин закашлялся.

— Ох и ядрен, зараза! — выдохнул он.

Неспешно закусили, затем Толик аккуратно разлил еще по одной, Юрий же откинулся на скамейке, чувствуя наступающее умиротворение. Как всегда, после выпитого, захотелось поговорить.

— Вот скажи мне, Толик — проникновенно начал Панюшин. — До каких пор будет продолжаться весь этот бардак?

Толик махнул рукой, всем своим видом показывая, что далек от политики.

— Нет, ты ответь! — наседал Панюшин.

Вместо ответа, Толик вновь наполнил граненые стаканы. Выпили не чокаясь.

— Это надо же, такую державу угробить! — волновался Панюшин, пытаясь удержать внутри огненную жидкость.

Разговор не клеился. Панюшин смотрел, как Толик, не торопясь, чистит яйцо.

— А какую такую державу? — неожиданно спросил тот, застав Юрия врасплох.

— Ну, как же это? — удивился тот. — Ты что, Толян?

— А что я? — вдруг окрысился собутыльник. — Мне что тогда, что сейчас. Как жил скотом, так и живу. Травлюсь самогоном, вот с тобой. Это еще разобраться нужно кто ты такой…

— А, вот оно что… — Юрий ухмыльнулся. — Хочешь разобраться? Наливай…

Выпили, разобрались.

Оттянув тяжелеющий труп в сарай, Панюшин вернулся к столу, чтобы поразмыслить о дальнейших действиях. Выпитого было вполне достаточно, чтобы немного унять напряжение, да и завтра предстояло много дел.

Старухин дом наполнялся мертвяками, и это обстоятельство давило на нервы. Мертвых Панюшин не любил, хоть и не боялся никогда. Черт с ними всеми, утро вечера мудренее, а пока что нужно хорошенько выспаться, день будет хлопотным.

Первым делом, Панюшин закрыл калитку на тяжелый засов. Выключил газовую печь в сарае. Как раз вовремя — из змеевика вырывался горячий пар. Ночевал Юрий на старухином диване. Некоторое время ворочался, устраиваясь удобнее. Старуха лежала под столом, там, где он ее оставил — Юрию до смерти не хотелось возиться с трупом, хотя по хорошему, следовало оттащить тело в комнату к Пашке. А вообще, очень скоро придется решать проблему с жильем. Ну, даст бог, завтра что-нибудь прояснится — почему-то Панюшин был уверен, что старые резервуары таят в себе множество приятных сюрпризов.

Вот и сейчас, проснувшись, Панюшин не сразу вскочил с дивана.

Было что-то странное в этой уверенности, которая казалась похожей больше на знание. Юрий обладал множеством способностей, одной из которых было умение вертеть прошлым, просматривать его и так и сяк. Иногда, правда, очень редко, накатывали приступы прозрения — Панюшин видел кусочки событий, которые рано или поздно случались позже. Увиденное было похоже на обрывок газетной статьи — вроде бы и читается, но что можно понять из такого крошечного кусочка? Полное отсутствие смысла, но зато странное чувство, как будто он жил сотый раз подряд, и все случившееся, лишь очередной клочок давно прочитанной газеты. Все было, есть и будет много раз.

Ладно, разберемся. Вставай дружище, выбирайся из-под теплого покрывала — тебя ждут великие дела.

* * *

До железнодорожного вокзала Панюшин добрался без происшествий. Всего-то минут двадцать пехом. Остановился у перрона, равнодушно рассматривая разношерстную публику. Везде одно и то же — что в Краснознаменной Дружковке, что в Пролетарском Славянске. Загаженный перрон, ржавые рельсы да вонючие окатыши между ними.

Поднялся на мост, перешел на другую сторону, к локомотивному депо. Прошелся по аллеям, миновал старинный паровоз, стоящий на постаменте — памятник трудовым подвигам допереломной эпохи. Свернул вправо, туда, где в желтоватом заборе обнаружился проход. Спустился по насыпи.

Ну вот, почти на месте.