Ленинград действует. Книга 2

Штурман Александр Семенович Борисовец, исхудалый после трех месяцев госпиталя, лежит на кровати в штанах, в рубашке, с забинтованной ногой – только торчат пальцы. Лицо у него резкое, экспрессивное. Он глядит своими серыми глазами на Горлова. Штурман лейтенант Павел Горлов, выполняющий в эскадрилье партийно-учетную работу, сидит за столом. На столе в глиняной вазочке ветка черемухи. Горлов, написав две-три фразы, трогает веточку, то и дело принюхивается к ней.

– … Так, значит. Родился ты в девятом году, пятого февраля. Слуцкий район, Западная область, Серажский сельсовет, деревня Браново или совхоз Куйбышев. Белорус. До поступления в Красную Армию – колхозник, занятие родителей – крестьянство. После семнадцатого года – тоже крестьянство… Это я вписал. Дальше… Ну, тут либо да, либо нет: лишен избирательных прав? Нет. Судимость? Нет. Женат? Вот это – да. Борисовец Евгения, сыновья Геннадий и Александр… Сам-то что кончал? Рабфак, два курса. Годы? (Пишет.)… Так… Окончил курсы летчиковнаблюдателей в тридцать девятом году в Ленинграде. Так… В комсомоле не состоял? Беспартийный?

– Я сразу в партию поступаю!

– А родственники за границей имеются?

– Нет.

– А на территории белых…

– Не был.

– Ну, когда ты стал работать? Детей-то ведь наделал? Кормить их надо было?

– С тридцатого в колхозе, по тридцать первый…

– Кем?

– Колхозником.

– Так. Дальше?

– В армии, по тридцать седьмой год.

– Какая часть?

– Первая…

– Как – первая?

– Моя первая. Шестой стрелковый полк. Второй белорусской дивизии. Минск.

– Кем?

– Красноармейцем.

– Так. А потом что?

– Знаешь, летать легче, чем все это писать!

– Так не ты же пишешь, я за тебя пишу. Как за раненого.

– Я и есть раненый. Слушай же. С тридцать третьего – срочная служба по тридцать седьмой, второй батальон ВНОС, вот тебе и все. На должности помкомвзвода был. Потом демобилизовался.

– Работал или бегал?

– В домоуправления по тридцать девятый, инспектор жилуправления. Город Красногвардейск. Потом по сорок первый там же, райпищепром.

– Значит, конфетки там воровал?

– Не нужно было, – бери сколько хочешь.

– Кем?

– Завхозом… Все?

– Нет, не все еще…

Входит сержант:

– Товарищ лейтенант Горлов! Вас две девушки убедительно просят выйти.

– Ну?

Все смеются:

– Значит, хвост дудкой, понеслась!..

– Ну, последнее, о ранении?

– Ранен шестнадцатого января тысяча девятьсот сорок второго, в девять двадцать, при исполнении задания Пятьдесят четвертой армии.

– Наград не имеешь?

– Картофельную медаль запиши!

Горлов сует анкету в ящик стола и поспешно в красной своей майке выходит…

Борисовец встает, осторожно ступая на раненую ногу, ставит на подоконник патефон, выглянув в окно, зазывает в избу двух сидящих в палисаднике под пышной черемухой девушек. Они с ним здороваются почтительно: «Александр Семенович!» – и, войдя в комнату, обвешанную по стенам амуницией летчиков да портретами выехавших из деревни прежних владельцев избы – колхозников, чинно присаживаются на табуретки. Входит и Горлов, а за ним входит с третьей девушкой летчик Мацулевич, огромный верзила, добродушный, представительный, – он в своем сером комбинезоне, в коричневом шлеме, туго застегнутом под подбородком… Его лицо словно вырублено из хорошего дерева – массивно, крепко скроено, тяжеловато. А переносица – припухшая, со свежим рубцом.

Девушки только что, в этот самый белесый вечер, вернулись с поля, где они вместе с другими колхозницами запахивали воронки от бомб и снарядов, сыпавшихся вокруг этой деревни. Каждая из девушек посадила за эти дни овощей больше, чем сажала год назад, в мирное время, – ведь овощи нужны Ленинграду, а девушки хотят помочь ему не меньше, чем помогают ему летчики и бойцы Красной Армии, дерущиеся нынче вечером с врагом в лесах и болотах Приладожья.

Одна из девушек – в ситцевом платье, в серой жакетке, губы подкрашены, курносая, краснощекая, деревенски красива, у нее отличные зубы, хороший рот. Сидит, молчит, посмеивается какой-то разухабистой пластинке, пристукивая носком черной лакированной туфли.

– Эх, станцевал бы, Шура, с тобой я этот фокстрот! – подкрутив пружину патефона, весело говорит Борисовец и тянется к комоду, на котором стопочкой лежат книги: Маяковский, и «Пятнадцатилетний капитан» Жюля Верна, и «Хаджи-Мурат» Толстого… Тянется, берет плоскую коробку цветных карандашей. – Ну, танцуй фокстрот с Мацулевичем, а от меня возьми хоть вот это!

– Не надо! – смеется Шура, но Борисовец уговаривает:

– Ну возьми, ну возьми, на память возьми, выбери, какой тебе нравится!