Ленинград действует. Книга 3

— Потом наш полк расформировали и наш батальон передали в Сто тридцатый полк Восемьдесят шестой стрелковой дивизии. А я — в Сто шестьдесят девятом стрелковом полку Восемьдесят шестой дивизии, — командир этого полка Смородкин…

Анна Федоровна, родив сына, демобилизовалась, поселилась здесь. Я хорошо знаю полк, в котором служила она, этот полк пробивал кольцо блокады!

Вот ее рассказ о себе.

— Я из Белоруссии, — есть такая деревня Олес. А жила до войны на станции Александровка, в общежитии завода «Коминтерн», работала цеховой счетчицей. Папа был в Белоруссии председателем колхоза, в сорок первом году его взяли в армию. Он сражался под Москвой, с тех пор вестей нет. Мама осталась жива, живет в землянке, в освобожденной Белоруссии. А сестренку Сашу, четырнадцати лет, немцы угнали. Первый ребенок у меня умер в сороковом году, когда муж был на действительной службе, я мужа пять лет ждала, в сорок третьем году выйти должен был. Он служил в Севастополе. В первый день войны, после первой бомбежки, их перевели в Феодосию. Он был на подводной лодке. До войны, в тридцать восьмом — тридцать девятом, служил в Ленинграде, Кронштадте, Ораниенбауме, на Ханко, потом перевели в Николаев, оттуда — в Севастополь, и тут война началась…

Анна Федоровна подробно рассказывает, как работала на заводе, когда началась война; как до конца сорок первого года рыла противотанковые рвы и окопы в Чолово, Оредеже, Передольском, Пушкине, Красном Селе; потом, зимой, с соседками по общежитию ходила на работу — каждый день километров пятнадцать в один конец — с Васильевского острова в Старую и Новую деревни, к восьми утра, а паек двести пятьдесят граммов хлеба… «Если б не взяли в армию, не выжила б, еле-еле ходила!» Позже в ту зиму работала на очистке города, на Васильевском острове, была в распоряжении райсовета. «Трупы таскали на Голодае, зимой траншеи рыли, покойников зарывали. Обстрелы, бомбежки — всего хватало!»

Ну а после прорыва блокады, в полку, ранена 28 марта 1943 года на Неве, у 8-й ГЭС — осколком снаряда в лопатку и бок. «Не лежала, ходила, потому что медсанбат был загружен. Была месяц освобождена от участия в боях, работала помощником повара в транспортной роте… На передовую на санях везла пищу, мину санями задело, лошадь убило, а нас разбросало, — целы, пиджачок пробит у плеча, меня не задело…»

Анна Федоровна одета сейчас в новый, трофейный немецкий френч, в юбку, сшитую из подкладки шинели, в солдатские сапоги… Комната у нее — кровать да детская кроватка, в ней спит ребенок. Да стол, да шкаф… Чисто, пол вымыт, застелен циновками, жарко топится печка… Пепельниц нет.

— Мужчины ко мне не ходят! — усмехается Анна Федоровна. — Вот возьмите банку консервную!

Спрашиваю: работает ли сейчас, как живет?

— Сдаю грудное молоко… Я сдаю по пол-литра, — почему я такая худая — не одного ребенка кормлю, а трех-четырех, из тех, у кого матери от снарядов погибли… Со смесью детям дают… И от ста двадцати до ста семидесяти рублей в месяц получаю. Хожу в детскую консультацию за два с половиной километра, и лавка продуктовая там же… И он (она глядит на ребенка) один остается, не боится. Я очень переживала, когда были обстрелы. Он боялся.

Недавно, когда били зенитки, он прижался и весь трясется… Стирку беру у моряков в соседнем доме… Руку сломала в конце сорок третьего, скользко было, упала, болела, три недели в гипсе и с месяц ничего не делала.

…В глубоком раздумье о женщинах Ленинграда я возвращался тем же путем домой… Давно нет обстрелов и больше не будет их, город возвращается к мирной жизни. Но какое разорение и сколько скорби кругом!..

Под весенним солнцем

18 апреля

Все шире полосы свободной воды среди мелкоторосистого льда.

Оторванные от слабнущего, посиневшего массива, по Неве медленно плывут льдины. Когда лед пойдет густо, то проходящий по мостам ленинградец в последний раз увидит на кружащихся льдинах следы последних невских боев: обрывок немецкой шинели, обломок искореженного снарядом металла, может быть, всплывший со дна Невы разбухший труп гитлеровца… Отброшенные навсегда от последнего занятого ими участка Невы, немцы полегли под Мгой и под Тосной, и ныне свободная навеки Нева смывает, уносит следы варварского нашествия.

Скоро от пристаней Невы в первую вольную навигацию к просторам Ладоги пойдут пароходы. Навстречу им легко проскользнут вниз по течению другие, те, что были в разлуке с Ленинградом два с половиной года…