Ленинград действует. Книга 3

Ракеты полились в солнечное небо сплошной чередой. Солнце, стоящее над Петропавловской, слепило глаза, но змейки расползающихся от блеснувших точек дымов все же были видны. Залп за залпом повторялись, содрогая дома и набережную. Берега Невы покрывались густыми клубами дыма. Лениво оседая, распадаясь, тая, дым стлался по водам Невы, но все новые и новые его клубы вырывались от стреляющих орудий, от ракетниц, которых было великое множество. Иные из ракет вонзались, еще горя, прямо в толпу: люди отскакивали, но тут же на шипящую огненную точку стремительно набрасы вались вездесущие мальчишки, подбирали пыжи и недогоревшие или догорающие на земле части ракет.

Трамваи, переполненные пассажирами, стояли на мосту. Ни один автомобиль не двигался. Дохнув пламенем, ряд орудий на Марсовом поле методично разносил по городу раскатистый гром. Мост, на котором стоял я, вздрагивал и еще долго после каждого залпа дрожал.

Когда загремели музыкой громкоговорители радио, все поняли: салют окончился. Единичные красные, фиолетовые, желтые звездочки еще несколько минут взлетали и медленно опадали. Сразу в неистовое движение пришли скопления автомобилей. Перед мостом, впав в ярый восторг, механически быстро членя свои движения, преисполненный гордости и чувства собственного достоинства, регулировщик орудовал магической палочкой так залихватски, что к нему подбежали фотографы, а случившийся тут же со своей женой Александр Прокофьев стал за ним наблюдать, восхищенно повторяя: «О… О!.. Русак! Вот это русак!..»

Люди растекались неторопливо, явно жалея, что все уже кончилось. Я побрел вдоль Лебяжьей канавки и услышал позади себя отдаленный грохот. Над Петроградской и Выборгской сторонами высоко в небе набухали черные клубочки разрывов зенитных снарядов. Это фашистские самолеты прорвались к городу.

Зенитки били минут пять, но почти никто из расходившейся толпы не желал замечать ни этих клубочков, ни отдаленного гула стрельбы.

«Поздно!» — усмехнувшись, подумал я. Толпы ленинградцев уже разошлись, вокруг было обычное немноголюдие.

Я пересек Марсово поле, подошел к пушкам. Артиллеристы хлопотали — чистили, смазывали стволы и затворы, переносили в штабеля ящики с гильзами и неиспользованными снарядами. А огромная ватага мальчишек, бегая под стеной Павловских казарм, подбирала на асфальте стреляные гильзы ракет, швыряемые с крыши казарм такими же мальчишками. Издали это было похоже на бой: сверху градом летели гильзы, внизу чуть не сотня ребятишек носилась, набивая ими свои карманы.

— Дай одну! — сказал я подвернувшемуся мне парнишке.

— На! — он щедро сунул мне несколько гильз.

…Дома, в ночь на 1 Мая, я слушал по радио приказ Верховного Главнокомандующего, четко знаменующий новые поворотные пункты в войне: «Но наши задачи не могут ограничиваться изгнанием вражеских войск из пределов нашей Родины…»

А ведь одна только эта строка приказа выявляет перед нами весь дальнейший ход войны, поступки многих миллионов людей!..

Сегодня кто-то высказал удивление: почему в числе салютующих городов не помянут Сталинград? И кто-то другой ответил ему, что, возможно, в Сталинграде теперь даже и нет пушек!..

Печать блокадная

4 мая

Вчера был «большой день» ленинградского Союза писателей — просмотр впервые за войну организованной выставки работ ленинградских писателей. В витринах сто шестьдесят девять книг и брошюр — далеко не все, сделанное за время войны нашими писателями. На стендах — газетные вырезки, журналы, цифровые данные, к сожалению очень случайно подобранные, фотографии, портреты писателей.

С первого дня войны писатели стали журналистами, военными корреспондентами, агитаторами, пропагандистами. У большинства из них для большого художественного творчества просто не оставалось времени, но оперативно написанные очерк, статья, корреспонденция, стихотворение, особенно сатирическое, были подобны штыку, колющему врага, бомбе, разорвавшейся в стане врага, развернутому полковому знамени, за которым идут сражаться с врагом бойцы.