Ленинград. Дневники военных лет. Книга 1

…Вечером были у Кетлинской: Крон, Зонин, С. К., Азаров и я. Ужин (на низком столике, у дивана, при свете керосиновой лампы): студень из столярного клея — гадость, полутерпимая, если есть с уксусом и горчицей; флотская каша; неопределенный бурый кисель из столовой Ленинградского союза советских писателей; спирт из лака — пол-литра, и бутылка шампанского! (Из «подвалов» Ленинградского союза советских писателей — по рецепту врача!) Суррогатный кофе с черными гренками (квадратный дюйм на человека) и по квадратному сантиметру сыра… Совсем роскошно! Болтали, несколько оживились, атмосфера — «в гостях». Вспоминали писательские дела.

Жизнь идет поверх сложившихся форм, крушит их, создает нечто новое, в чем мы еще не можем разобраться… Идут глубочайшие изменения психики, духа; люди приходят сквозь страдания к чему-то новому; откристаллизуется нечто высшее — наше русское и международное…

В городе двести — двести двадцать писателей, литераторов. Может быть, даже их совместных усилий не хватит описать оборону Ленинграда, а может быть, один, неведомый, опишет… Война даст толчок искусству и литературе; повернет нашу так называемую литературную критику, этих схоластов… Жизнь всеобъемлюща и необозрима. Она шагает мимо, поверх их «норм», «иллюзий», «прогнозов», сочетая и разъединяя разные стили, образуя сложные взаимодействия, отталкивания…

После всемирной войны люди не смогут читать отцеженные, «благополучные» книги… Да, ведь все мы тосковали о книгах правдивых, бесстрашных, глубоких… Лучшее, что мы, писатели, сказали, — это о Гражданской войне…

11 февраля 1942 года.

Я и С. К. остались ночевать у Кетлинской… Утром выпили кофе, съели черные лепешки из кофейной гущи. Маленький сын Кетлинской, белобрысенький полуторагодовалый карапузик — «участник обороны»; при воздушной тревоге показывал ручкой на небо и говорил: «У-у…»

Деревянный забор на Канале Грибоедова сломан на дрова. У подъезда, на сером матрасике, лежит труп, завернутый в светло-зеленое одеяло…

Сломано на дрова дерево на аллее у Марсова поля… Осмотрел район Моховой улицы — сильные разрушения… Один дом выпотрошен весь, а фасад цел. Старик и старуха с трудом тянут саночки с покойником. Сын или дочь?..

Зашел доктор из госпиталя, где я лежал.

Его рассказ:

«Две молодые неопытные сиделки ночью, при свечах, переливали из бочки бензин. Вспышка — взрыв… Огненный факел… Раненых и больных перевели на соседнюю фабрику-кухню. Огонь тушили, как могли… Приехали пожарные и стали… взламывать буфеты, таскать хлеб, сахар и т. д. Служащие госпиталя бросились на них… Около трех часов длилась эта «пожарно-мародерская» канитель.

Госпиталь отстояли — и от огня, и от пожарных!»

Вечером написал отчет о совещании писателей для армейского комиссара Рогова. Собрал рукописи для Москвы (шесть рукописей).

Один из флотских литработников «обтяпал» за моей спиной отъезд в Москву якобы для проталкивания книг и рукописей. Все это комбинаторство, мелкий репортерский стиль. Объяснительные его письма противны… Явно хочет застрять в Москве, уехать к жене и т. д. Я не подал ему руки. Я дал ему урок, когда он в октябре не хотел являться в Кронштадт. Потом он уклонился от поездки в морскую бригаду, а теперь новая комбинация.

Я думал, что в человеке возьмет верх боевое партийное начало.

12 февраля 1942 года.

Сегодня двадцать четыре года Красного Флота…

В 12 часов пошел на корабли. День почти весенний, погода мягкая. Стоят ледоколы на Неве, катера вытащили на стенку… Линкор закамуфлирован под цвет старых зданий завода. На миноносце заделывают пробоину от 6-дюймового снаряда. Корабль в ремонтном виде, на палубе доски, шлак, материалы… В каюте командира чисто, приятно — комфорт, по которому можно скучать. Выпил чаю, перелистал некоторые книги из библиотеки, посмотрел хорошие рисунки краснофлотцев-художников.

С. К. и Крон делают альбом рисунков и очерков по истории этого корабля.

Война принесла много неожиданного…