Вечером концерт в авиабазе. Читают об осажденном городе, — легенду Горького. Это так близко!
Легли спать в 3 утра.
Массированные удары нашей авиации…
У нас с утра тревога. Немцы «выматывают». Наши штурмуют…
Часа полтора гулял в парке. Тихо… Вдали иногда пулеметные очереди…
Мысли о Москве, о судьбе России. (Вспомнился дневник Достоевского.)
Святая неистовая вера в Россию! Любовь к ней безмерная…
Могучие сосны, ветер, талый снег, опавшие листья… Вспомнилась Барвиха[9]
, там, видимо, теперь военные рубежи. Вспомнились друзья… Где они: Сельвинский, Эйзенштейн? Что делает Папанин?Какая тяжелая зима! Как жестока, как разрушительна современная война…
Очень дружеская беседа с военкомом авиабазы. У него обострилась цинга, как и у меня. Мне очень не хочется отмечать эти физиологические детали, но в последние дни бывает отвратительная слабость и при прикосновении зубной щетки к деснам идет кровь. Потерпим…
В группе…
День холодноватый, вьюжные шквалы. Налеты с двенадцати часов дня… Отлично прошелся по городу… Близкие разрывы дальнобойных снарядов. Красота каналов… Разглядывал дома на Морской… Все будет восстановлено и будет сиять красотой.
За пять месяцев — обмены первыми страшными ударами. Стороны узнали друг друга. Мы собираемся с силами и раскачиваемся. Войны хватит еще минимум на год. К февралю, полагаю, начнутся наши контрудары. Может быть, в контакте с Западом (?).
К пяти часам дня иду в Политуправление на вручение орденов подводникам. Розовый закат… Рвутся снаряды в заводском районе…
В Политуправлении парадно. Юпитеры, цветы, алые флаги и пр. Накрытые столы. Чтение приказа — список награжденных. Товарищ Иванцов читает ответ. За орденами подходят летчики — чистые, парадные, ловкие. Вдали слышны глухие разрывы бомб — «входящая»[10]
.Короткая приветственная речь командующего флотом… Затем ужин и концерт. Как все просто! Требуют «бис», кричат «ура». Выходят танцоры-акробаты. Всеобщее восхищение. С женщин не сводят глаз. Неудачный пируэт балерины идет на аплодисменты, ей прощают все — тонкая женская фигурка… (Наверное, изголодалась…) Это можно понять только на месте.
Жизнь могуча, сильна.
Я тут же пишу. Хочу
Мои милые, родные!..
Я чувствую, понимаю торопливость, лаконичность записей своих.
Температура все время тридцать пять с десятыми. Слабость, разговоры утомляют, а мысль работает привычно.
Строю планы литературной работы и выступлений.
В Ленинграде — экономия электроэнергии. Запрещено пользоваться электричеством с 10 утра до 5 вечера.
Проснулся в 10 часов утра. В голове мысли о ресурсах Германии (вскрыть формулу Лея — «350 миллионов человек работают для победы Германии» — отсеять противодействующие элементы, учесть реальные силы)…
Успехи под Москвой! Наши!
Обмен телеграммами между Сталиным и Черчиллем…
Как хочется писать… Заново, обо всем, — всю виденную жизнь… Правдиво, от первых проблесков детского сознания… Писать без служб, без нагрузок ССП… Запоем, где-нибудь на берегу.
Сегодня в городе не было недельных продовольственных выдач, только хлеб (125 граммов). А народ держится и выполняет и перевыполняет нормы! «Нам бы 250 граммов и два раза в день суп или кашу, и было бы отлично!» Но нет и этого (пока!).
А англо-американские друзья шлют «приветы и восхищения»… Нам нужен от союзников
Были два врача. Исследовали меня после всех предварительных анализов. Еще раз беседа о болезни в 1920–1921 годах (сыпной тиф, цинга), о тропической дизентерии в 1935 году и т. д…
Лечение (мое мнение):
1) Прорвать блокаду Ленинграда.