Ленинград, Тифлис…

— Кроме тебя, некому, — ответил Вася. А меня скоро убьют. Как Федю…

Валю Кашина вызвали в Союз, к Николай Николаевичу, референту. Валя встречался с ним регулярно, раз в два месяца, говорил о делах, о настроениях.

— Значит, говорите, все в порядке? — Николай Николаевич затянулся «Казбеком».

— Так точно, все в порядке, — отрапортовал Валя по-военному.

— Никаких колебаний? — поинтересовался Николай Николаевич.

— Колебаний не замечено, — в том же тоне отрезал Валя.

— Плохо, что не замечено, — сказал с досадой Николай Николаевич. А потом, порывшись в бумагах:

— Поэт Лохницкий вам известен?

— Попутчик, — быстро ответил Валя, — сочувствующий.

Николай Николаевич посмотрел на Валю с сожалением.

— А ведь мы вас в Испанию отправлять собирались. Доверие оказывали…

— Да я, да мы… — заерзал Валя.

В голосе Николай Николаевича зазвучал металл. Он постучал пальцем по столу.

— Клади сюда.

И Валина рука сама полезла в карман, вытащила смятую бумажку, положила ее на стол, рядом с пальцем Николай Николаевича, и тут же одернулась назад, словно обжегшись.

На допросе Вася все отрицал:

— Не писал, не видел, не знаю…

Ему устроили очную ставку с Валей. Валя дал на Васю подробные показания:

— Входил в контрреволюционную группу барона Остен-Сакена. Организовал троцкистскую ячейку в редакции «Гудка». Составлял прокламации с призывами к терактам…

Вася забился в истерике:

— Валя! Как ты можешь!

Валя сказал со значением:

— Имейте мужество, Лохницкий!

В Васиной камере было человек десять. Высокий грузин был, видимо, главный. Он протянул Васе руку, представился. Фамилия Васе показалась странной, Гигиенишвили.

— Значит стихи пишешь? — спросил Гигиенишвили, — это хорошо…

Ночью Васю изнасиловали. Разбудили ударом по голове и потащили к параше. Вася сопротивлялся, его били сапогами в лицо. В какой-то момент ему удалось вырваться, и он ударил коленкой в пах одного из мучителей. Тогда его стали бить по-настоящему. Скоро Вася перестал чувствовать удары. Когда его бросили головой в парашу, он уже не дышал.

Эллочка стояла во дворе на Лубянке, в очереди к зеленому окошку.

— Как вы сказали, Лохницкий? — спросил ее человек в форме.

Он полистал амбарную книгу.

— Этапирован по месту поселения. Без права переписки…

Эллочка хотела что-то спросить, но ее оттеснили от окошка.

Она еще долго стояла в темном дворе, сжимая в руках сверток.

К ней подошла какая-то женщина. Тихо сказала.

— Вы — писательница. Напишите об этом…

— Я не смогу, — ответила Эллочка.

Эллочка жила после этого еще долго. Переводила по подстрочникам стихи африканских поэтов. Как-то в ЦДРИ ее познакомили с молодым композитором из южной республики. Они стали встречаться, а месяца через два он переехал к ней, в ее квартирку у Елоховского собора. Композитор сочинял эстрадные песни, они пользовались успехом. Эллочка сочиняла для песен стихи. Они получили премию за цикл песен для армейской самодеятельности. Особо была отмечена песня про сержанта по имени Вано. В этой песне были Эллочкины строки:

Ведь он у нас фактически
Во всем передовой,
И по части политической,
И по части боевой…

Композитор получил заказ на большой мюзикл, работал над ним в доме творчества под Москвой. Ездил туда каждую неделю на новенькой «Волге».

Как-то вечером у Эллочки зазвонил телефон. Незнакомый человек представился начальником ГАИ, спросил ее о самочувствии. Помолчав, сказал:

— Ваш супруг попал в тяжелую аварию. Врачи борются за его жизнь.

Позднее Эллочка узнала, что машина стояла на обочине, когда на нее в темноте налетел самосвал. Вместе с ним была Людочка Бессонова, лучшая Эллочкина подруга. Оба погибли мгновенно.

И опять не кончилась на этом Эллочкина жизнь. Опять какие-то дела, переводы. Правда, все меньше и меньше.

А потом стали выходить Валины рассказы. Словно открылось у Вали второе дыхание. Чудесная проза, сочная, образная. Писал Валя про свою жизнь, слегка зашифровывал имена давно ушедших друзей и знакомых. Злые получались у Вали рассказы, мало о ком говорил он хорошо. Нашла Эллочка в одном рассказе и себя, узнала под прозвищем «Людоедка». Ей было посвящено скабрезное четверостишие, в котором слова «на соседней даче» рифмовались с «по-собачьи».

В ту ночь Эллочка не смогла заснуть, не помог нембутал. Утром оделась, попудрила носик и поехала на Котельническую. Прошла в садик, села на скамеечку, раскрыла книжку. Был июль, народу в садике мало, старички и старушки, многие собак выгуливают.

Валя появился часов в двенадцать, она не сразу его узнала — маленький сгорбленный старичок в темных очках. Шаркая, подошел к соседней скамейке, тяжело опустился, развернул газету.

— Валя, — тихо сказала Эллочка. Старик молчал.

Эллочка подошла к нему, подняла газету, осторожно сняла очки. На нее смотрели мертвые Валины глаза.

ВЫКРЕСТ

1. ИСИДОР

Михаил Исидорович Годлевский прожил долгую и богатую событиями жизнь. Умер он в возрасте 75 лет, пережив брата, сестру, да и большинство своих сверстников.