Ленинградская зима

Ленинград еще ни разу не бомбили, но город к этому уже приготовился. У витрин построены и строятся щиты, которые заваливают мешками с песком. Люди заклеивают окна бумажными полосками — что это даст? По ночам на крышах дежурят посты ПВО.

Ездил на передовую. Дальше штаба армии не пустили. Сказали, что посторонним там нечего делать. С каких это пор военные корреспонденты стали посторонними? Объяснили, что сейчас происходит перестроение, некоторые части отводятся в резерв, а свежие заступают на их места, проехать по дорогам невозможно… Ясно — мы отступаем.

В штабе армии мне позволили присутствовать на допросе немецкого парашютиста. Немец был лет 25, рослый и красивый, прямо Зигфрид. Я приготовился записывать, рассчитывая вернуться в Ленинград с боевой корреспонденцией «Допрос пленного»…

Полковник, в очках, похожий на учителя, начал допрос:

— Имя и фамилия?

— Адольф Гитлер, — громко ответил немец. Он нагло улыбался, и глубокий шрам на его щеке шевелился, как червяк.

— Имя и фамилия? — еще раз спросил полковник.

— Адольф Гитлер, — ответил немец, и мне показалось, что он подмигнул мне.

Изба подпрыгнула — близкий разрыв бомбы или снаряда.

— Что вас интересует еще? Торопитесь, мои товарищи уже стучат в окно, — засмеялся немец.

В избу вошел комдив. Весь в пыли, даже брови были сивыми, пыль сыпалась с него на пол.

— Что тут происходит? — сощурил он воспаленные глаза.

— Только что начал допрос, товарищ комдив, — ответил полковник. — Пленный заявляет, что его зовут Адольф Гитлер.

— Адольф Гитлер? — Комдив почему-то обрадовался, попросил полковника переводить и сказал: — Это же прекрасно, что к нам в плен попал сам Гитлер! Какая удача! Как раз у нас тут есть представитель из радио, и мы сейчас подарим ему сенсацию.

Немец слушал перевод, кивал головой, но перестал улыбаться.

— Нам будет очень приятно поставить Адольфа Гитлера к стенке и расстрелять, — обернулся комдив к полковнику. — Оформляйте протокол…

Он вышел, оставив после себя пыльное облако в луче солнца.

Я думал, что этот Зигфрид испугается. Но он только спросил, будет ли какая-нибудь судебная процедура. Полковник объяснил, что время военное, он пойман как диверсант и канцелярщина необязательна.

— За мою смерть вы заплатите так дорого, что расстрел доставит мне наслаждение, — торжественно сказал парашютист, и казалось, его наглые глаза горели голубым пламенем…

Вошли конвойные, один из них — великан в матросской форме — поднял немца со стула за воротник, как щенка. И вдруг немец закричал:

— Айн момент! Айн момент!