Ленинградская зима

Попытка Чепцова заставить его реально смотреть на действительность ни к чему не привела. Фотограф задумался и после долгого молчания сказал:

— Они меня ослепили… они… С тех пор, как они загубили моего старика, я в рот не брал их сыра, как увижу, хотя бы на витрине, вкус крови во рту, и знаю: надо скорей уходить… — Соколов стиснул тонкие губы. Чепцов вдруг вспомнил, что до сих пор еще не решился взглянуть на свои склады, около Невы за Александро-Невской лаврой, и на баню на Гороховой улице, на доходные дома. Это как в детстве, когда нельзя раньше срока посмотреть приготовленные тебе подарки.

— Приказывайте, я начну их истреблять первый, — услышал он резкий голос фотографа. — Я специально приберег несколько катушек пленки, чтобы снимать, как их будут вешать. Дождусь?

— Дождетесь, — тихо, дружелюбно ответил Чепцов и положил свою беспалую руку на длинные холодные пальцы фотографа: — А пока мы хотели бы получить от вас кое-какие фотографии…

Встреча с Соколовым подняла настроение, даже чувство опасности отступило куда-то. Чепцов не знал, что Кумлев специально для первой встречи приготовил фотографа.

В тот же день Чепцов с Кумлевым отправились на Васильевский остров, к священнику Анатолию Васильевичу Ромоданскому. Кумлев сразу хотел показать человеку Акселя, что дело здесь приходится иметь с очень разными людьми.

Домик, в котором жил священник, лепился к стене маленькой церкви, окруженной высокими домами. Дверь открыл сам хозяин, но Кумлев не вошел, остался ждать на улице.

Ромоданский — плотный, немного сутулый старик с белой бородкой под широким лицом — стоял посредине комнаты и выжидательно смотрел на Чепцова. В комнате было сумрачно, поблескивали золотые ризы на иконах, чуть освещенных в углу мигающим огоньком лампады.

Когда Чепцов произнес условную фразу, священник сразу же ответил, как условлено, и, повернувшись к образам, довольно долго молился.

— Надеюсь, что в молитвах своих вы не забыли и меня, — сказал Чепцов, когда они сели к столу, покрытому выцветшей и поцарапанной клеенкой.

Священник сидел, чуть наклонясь вперед и напряженно сцепив лежавшие на столе руки.

— Слушаю вас, — сказал он наконец с такой подчеркнутой вежливостью, что ее можно было принять за насмешку.

Чепцов знал, что священника зовут Анатолий Васильевич, но почему-то не мог обратиться к нему по имени.

— Господин Ромоданский, я пришел к вам с радостной вестью, — начал Чепцов несколько торжественно. — Мы начинаем наше святое дело, настало время, когда ваши обязательства перед нами должны превратиться…

— Минуточку, — поднял руку Ромоданский, — Чепцов увидел, что он волнуется. — Прежде я должен сказать… Я во всем подчиняюсь церковным властям. И от них есть повеление, чтобы православная церковь и ее служители в эту грозную пору были с паствой своей, со своим православным народом. Так что я быть вам полезен не могу. И не властен решить иначе.

Чепцов был так поражен услышанным, что не знал, как себя вести, что сказать.

— Но вы не тревожьтесь, пожалуйста, — продолжал священник. — Иудой я не стану, ничьи сребреники мне не нужны. Я служу богу, и это для меня высший закон. — Он поднялся.

— Вы можете пожалеть, господин Ромоданский, но будет уже поздно, — сказал Чепцов, вставая. — Ваше церковное начальство и тем более бог — высоко, а мы — рядом.

— Угроз не страшусь. Все во власти божьей! — торжественно ответил священник.

— Я хотел сказать только, что патриархи тоже невечны. Не говоря уже об их повелениях.

— Моя обязанность эти повеления исполнять, а не отменять, — спокойно возразил священник. — Прощайте.

Как было условлено заранее, Чепцов и Кумлев шли по разным сторонам улицы. У Дворцового моста они сели в трамвай, Кумлев в моторный, а Чепцов — в прицепной вагон.

Пройдя на переднюю площадку, Кумлев взглянул через стекло и вздрогнул — ему почудилось, что вагоновожатая была та самая, которую три дня назад убило, когда он ехал на Охтинское кладбище. Он посмотрел внимательно — нет, эта была постарше, и лицо все в морщинах.

— Обстрела нет? — спросил у нее Кумлев.

— А черт его душу знает, — ответила она, не поворачивая головы.

Чепцов сидел в заднем вагоне, и, держа на виду свою беспалую руку, ловил устремленные на него сочувственные взгляды и думал: как мало надо людям! Но подспудная тревога не проходила, и все эти люди в трамвае вызывали в нем ощущение опасности.

Сошли, как было условлено, на углу Садовой и Невского и дальше пошли вместе. «Сюда бы снаряд, в эту кашу, а не в пустой трамвай», — подумал Кумлев, проталкиваясь в толпе.

Чепцову сейчас было спокойно. Встреча со священником его не столько встревожила, сколько удивила. Ничего страшного — есть фотограф. Возле зеркала в витрине парикмахерской он остановился и удовлетворенно оглядел себя — и чужой, тесноватый ему костюм, и серый ежик пробившихся волос на голове, и темную полоску над верхней губой, где наметились усы. Еще несколько дней, и он сам себя не узнает, а в советской контрразведке тоже работают люди, но не волшебники.