Ленинградская зима

— Я спросил у наших офицеров, сколько здесь русских, они не могли ответить, сказали: «Считайте сами…» — Голос замолчал, из приемника слышался ровный звук, будто кто-то непрерывно стонал на одной унылой ноте. Потом корреспондент с помощью переводчика брал интервью у пленных. Все они говорили, что война с Советским Союзом уже проиграна, и выражали радость, что остались живы и попали в культурный немецкий плен…

Гальдер приподнял руку, и Канарис убавил звук.

— Это те русские, которых вы знали в Ленинграде? — спросил генерал.

Аксель ответил не сразу.

— Мне кажется… наша пропаганда… не очень… — сказал он уклончиво, хотя хорошо знал, что при Гальдере можно сколько угодно ругать пропаганду.

— Э-э, оставим это, — поморщился Гальдер. — Наше дело — сама война.

— Но ведь это опасно и для нашего солдата… — более уверенно продолжал Аксель. Видя, что Гальдер ждет какого-то разъяснения, прибавил: — Я читал досье по Бресту — слишком много эмоций, непонимание обстановки и непомерное удивление, что русские не сразу капитулировали. Надо хотя бы немного знать характер противника.

— А вы знаете его характер? — прищурился Гальдер.

— Во всяком случае, я знаю, что в России давно романтизируется пограничная служба, что их пограничные войска должны драться особенно упорно.

Тяжелые веки Гальдера вздрогнули.

— Мы приближаемся к Москве и Ленинграду, обе цели грандиозны, — негромко сказал он. — О Ленинграде есть разные мнения. Фюрер сказал как-то, что землю, на которой стоит Ленинград, следует вернуть морю… Есть другое мнение — сохранить этот город как декорацию. Как декорацию, — многозначительно повторил Гальдер. — Я читал ваш меморандум. Сейчас вы ничего не хотели бы в нем изменить?

— Разве что нашел бы какие-нибудь более точные слова, — ответил Аксель.

— Этим вы займетесь, когда будете писать мемуары. А пока у меня к вам практический вопрос. Вы пишете, что очень трудно создать там «пятую колонну». Но не договариваете до конца — беретесь вы за эту затею или ее надо оставить. А? — Гальдер повернулся к Канарису.

— Мы занимаемся этим, — бесстрастно ответил Канарис. — Но нельзя нашу задачу рассматривать в отрыве от того, что делает армия. Вы же понимаете, что поднять город против самого себя можно только в атмосфере паники и страха. Именно в этот момент армия должна взломать двери города, как это было в Мадриде.

— Но когда взломаны двери, в дом входят посторонние люди… — сказал Гальдер и посмотрел на Канариса.

— Весь вопрос, сколько посторонних осталось лежать за порогом дома. Тотальные потери могут превратить победу в поражение, вы знаете это лучше меня… — спокойным, ровным голосом ответил Канарис.

Аксель затаив дыхание слушал их разговор, он прекрасно понимал, что именно сейчас решается его судьба.

— Я хочу одного — ясного представления о ваших возможностях, — раздельно и громко сказал Гальдер.

— В ближайшие два-три дня мы представим вам исчерпывающий документ… — ответил Канарис.

Когда Гальдер, тяжело поднявшись с кресла, ушел, Канарис долго молчал, разглядывая свои руки, щурил глаза. И наконец спросил:

— Все-таки трудно или невозможно?

— Трудно. Очень трудно, — негромко ответил Аксель. — На Мадрид похоже не будет.

Канарис встал и начал ходить вдоль стены, скрытой плотным занавесом, за которым висела огромная карта мира.

— Вам ясно стратегическое значение Ленинграда? — Адмирал остановился и взглянул вверх, туда, где на карте, за занавесом, был обозначен Ленинград.

— Да. И я читал записку фюреру генерал-фельдмаршала фон Лееба.

— Прекрасно… — Канарис снова мягко вышагивал по ковровой дорожке, вдоль стены. — Значит, вы понимаете, что означает для Германии не взять Ленинград. Не взять?! — вдруг громко спросил он и остановился. Высоко подняв голову и грозя пальцем, он повторил: — Не взять! Не!.. — И после выразительной паузы спросил: — Вы не хотели бы изменить вывод в своем меморандуме?

— Нет, — встал и вытянулся Аксель.

— Даже если бы вы знали, что на основании вашего вывода может быть отменен наш удар по Ленинграду?

— Ленинград будет взят общими усилиями — армия и мы. Как в Мадриде.

— На что же вы надеетесь? — спросил Канарис, шагая вдоль стены.

— На пророческое указание фюрера, однажды легкомысленно подвергнутое мною сомнению, — ответил Аксель, провожая взглядом шефа.

Канарис остановился и непонимающе, выжидательно смотрел на него.

— Государство в час больших потрясений слепнет и глохнет. Помните, как в Испании я попытался противопоставить этому опасность риска, а вы посоветовали мне поверить фюреру?

— Да, да, именно это… — словно про себя сказал Канарис. Он повернулся к стене и отдернул занавес. Взяв указку, адмирал издали нацелился на пятно, где крупными буквами было написано: «Петербург».