Ленинградские повести

— Рота! — Бровкин махнул рукой. — Номер только и остался один: девятая. А все в ней новые. Старых десятка полтора было, так командование и тех растащило — кого куда, на всякие должности. И я теперь не там. В разведке я. А ты куда же пойдешь?

— В полк возвращаюсь. В третий батальон, командиром.

— Ах ты, сокол наш! — ахнул Бровкин. — Ну, ежели так, жди, вечерком забегу, там я фляжечку храню, знаешь, этого самого…

Кручинин улыбнулся, мотоцикл застучал, помчался дальше, вскидывая и взвихряя осенний лист, густо устилавший дорогу.

В батальоне Кручинина встретили, как встречают старых друзей. Особенно радовалась его возвращению Ася Строгая. У нее словно груз с сердца упал. Она так и не могла простить себе, что не уследила за командиром под Ивановским, и постоянно укоряла себя этим. Да и теперь, видя похудевшего, осунувшегося комбата, она все еще чувствовала за собой вину — все, мол, из-за нее: не доглядела. Она считала себя обязанной заботиться о нем неусыпно. Но Кручинин сразу же взялся за дело и целыми днями пропадал в ротах. Ася видела его редко, урывками и была этим очень огорчена.

3

Пользуясь одной из передышек между боями, Палкин отутюжил брюки, свой морской китель, начистил ботинки и, как всегда, верхом отправился к Вороньему озеру, туда, где в прибрежных дачках размещался политотдел дивизии.

— Галя? А у нас ее уже несколько дней нет, — сказали ему там. Видите, все бородами обросли? Ушла. Подала заявление и ушла в санбат, санитаркой.

Палкин поехал разыскивать санбат. Найти его было не так-то просто. От частых воздушных налетов санитарные палатки прятались в стороне от дороги, далеко в лесу.

— Опять Яковлеву? — удивилась пробегавшая мимо сестричка, когда к ней обратился Палкин. — Какой спрос! Второй вы сегодня. Но только опоздали. Первым муж приехал. Вон сидит с газетой.

Палкин растерялся: муж? Такая возможность ему даже и в голову не приходила. У Гали, у милой девушки Гали… и вдруг — муж! Это слово в применении к ней показалось Палкину до крайности несуразным. Оно больно ущемило сердце. Хорошие, спокойные чувства, возникшие в эти короткие недели, бурно запротестовали в нем… «Вот тебе, Константин, — с горечью сказал он самому себе, — вот оно как получается!»

Палкин повернулся и, сделав вид, что такого рода подробности его не интересуют, пошел обратно к дороге.

— Может быть, ей передать что-нибудь? — спросила вслед сестра.

— Почему — передать? — вдруг обозлился он. — Я и сам могу!

Преисполненный внезапной решимостью, Палкин уселся на моховую кочку. Вскоре ему захотелось увидеть поближе, каков этот Галин избранник. Он подошел.

— Жену поджидаете?

— Да, жену. — Человек с газетой поднялся ему навстречу. Это был молодой танкист, лейтенант. Он чем-то даже напоминал Галю, такой же круглолицый, сероглазый. — Жду больше часа… Говорят, уехала за ранеными.

— Да, у нас бывает… — произнес Палкин неопределенно и сурово.

— Мы с первых дней войны не виделись, — продолжал танкист. — Только вчера узнал ее адрес. Командир свою «эмку» дал съездить, повидаться. Мы здесь недалеко стоим, почти соседи с вами. Вы из Лосевской бригады?

— Из Лосевской.

— Знаменитая! — сказал танкист с заметным восхищением.

Палкин разглядывал его скептически. «Нет, дружок, ты не соперник мне. Познакомились, должно быть, на танцульке. Ты еще и не знаешь ее, как я знаю». И, сам не ведая почему, вдруг вынул из кармана сверкающий пистолет и подбросил его на ладони.

— Привез подарок вашей жене. Давно просила.

— Ну и штука! — воскликнул танкист, рассматривая серебряную игрушку, чистый переливчатый перламутр ее рукоятки.

Прижав к уху, он прислушался к ходу крошечных часов.

— Генеральский! Заказной. Вот немцы!..

— Это английский, — нарочно, чтобы смутить лейтенанта, соврал Палкин.

Разговор прервался. Сигналя, прямо по лесу к палаткам шла крытая санитарная полуторка. Палкин положил пистолет в карман и отошел в сторону. Танкист нетерпеливо зашагал навстречу машине.

— Принимайте! — крикнула девушка-шофер, выскочившая из кабинки. Она подошла к кузову и отдернула брезент: — Галочка, вылазь!

Но никто не отозвался. Только раненый стонал в машине.

Палкин прыжком взлетел в кузов. Там, освещенная тонкими солнечными лучиками, проникающими сквозь отверстия, пробитые в брезенте осколками, просунув левую руку в ременную петлю поручня, стояла — вернее, уже не стояла, а висела — Галя. От затылка по шее, по спине, по знакомой Палкину выцветшей гимнастерке текла густая, застывающая кровь.

Палкин схватил Галю на руки и осторожно вынес из кузова. Он увидел белое, вытянувшееся лицо танкиста и крикнул:

— Врача!

— Не кричите, молодой человек, — сказал седенький старичок, вышедший из палатки принимать раненых. — Положите девочку. Так… — Он приставил стетоскоп и долго слушал сердце. — К сожалению, я уже не могу помочь.

— Ну что же это! — растерянно сказала девушка-шофер, которая привела машину. — Еще на спуске в овраг, у мельницы, я ей стучала, в кузов: «Не растрясло?» А она: «Спланировали. Все в порядке». Значит, ее уже на повороте, где нас обстреляли немцы. А я думала — проскочили…

Палкин подошел к танкисту.