Ленинградские повести

У Долинина уже было письменное предписание областного комитета партии оставить в подполье для партизанской борьбы второго секретаря — Наума Солдатова, а самому выезжать в Ленинград. Но он все никак не мог решиться покинуть район, он даже и Ползункова отправил с машиной в самый ближайший к Ленинграду совхоз — якобы затем, чтобы проверить, как идет эвакуация рабочих; он сделал все для того, чтобы остаться вместе с Солдатовым, с партизанами, и, если подумать теперь, Лукомцев увез его тогда почти силой… На южных окраинах Славска уже были слышны удары немецких танковых пушек, в темноте за Ижорой рычали их дизеля, гул вражеского наступления нарастал на Вырицкой дороге, занимались пламенем от термитных снарядов деревянные домики в яблоневых садах… Лукомцев крепко сжал его чуть повыше локтя и повел. Большие английские, часы с железным циферблатом, которые так и остались стоять в углу кабинета, Долинин, как сейчас, слышит их безрадостный, прощальный звон — пробили вслед четыре раза.

На половине пути к Ленинграду длинный щегольской лимузин Лукомцева едва избежал столкновения с взбесившейся «эмкой», которая мчалась навстречу без огней. Ее вел Ползунков. Позже шофер рассказывал, что в ту минуту был готов на все, вплоть до «ручной расправы», но произнес только с укоризной: «Яков Филиппович, Яков Филиппович!» — и стал разворачивать «эмку». Долинин сделал вид, что ничего не случилось, попрощался с Лукомцевым и пересел к Ползункову. Некоторое время машины шли одна за другой, близко, почти впритык. Затем их разъединили военные грузовики, и Долинин с Лукомцевым больше уже не встречались.

— Ну, вот и снова мы вместе, — сказал Лукомцев, расстегивая кожанку. — Года, как говорится, не прошло. Может быть, думаешь, я привидение с того света? Как-то странно смотришь на меня. Удивляешься тому, что жив, что ли?

— Рад просто, Федор Тимофеевич. Рад.

— А было дело, и правда, — продолжал Лукомцев, — чуть в привидение не превратился, и правда, чуть не сложил свои старые кости под Веймарном. Скажи пожалуйста! — воскликнул он удивленно. — Встретились! Но, между прочим, я о тебе давно слыхал — что здесь хозяйствуешь.

— Какое хозяйствую!..

— В штабе армии рассказывали. Винюсь, что раньше не заехал. Уж прости, дела-то ведь какие!.. А вспоминал, часто вспоминал. И кабинет твой в Славске помню, и петрушку твою знаменитую на окне.

— Кок-сагыз, — поправил Долинки.

— Вот-вот, и плющик тот, что до окна на второй этаж добирался. Цел ли, кстати, домик ваш? Славный был домик.

— Говорят, цел пока. А вот казармы ваши сгорели, Федор Тимофеевич, сам видел. Я же нет-нет да и сбегаю посмотреть в трубу, здесь, на колокольне. Казармы-то как раз на окраине, видны словно на ладошке.

— И я их вижу. Но лучше бы не видеть! Досада берет, злость. Дивизия прямо против Славска стоит. Думается, двинуть разок — и там. А попробовали наступать, за полтора часа триста человек потеряли.

Оба задумались, приумолкли, вспоминая трудные осенние и зимние бои, после которых возле всех дорог района повырастали бесчисленные холмики свежих солдатских могил.

— Спасибо все-таки, что навестил, Федор Тимофеевич, — сказал наконец Долинин.

— Да разве я навестил, Яков Филиппович! Возвращался сейчас из штаба армии и вот застрял возле моста: камеры сдали. Шофер на дороге мучается, а я к тебе зашел. Срамить ты меня должен за такой визит, а не «спасибо».

— Ползунков! — крикнул Долинин, открывая дверь. — Варенька, скажите Ползункову, пусть пойдет поможет шоферу генерала. Какой номер, Федор Тимофеевич?

— Узнает и так. Машина все та же, «студебеккер». Вид, правда у нее не тот но узнает. Только что́ это ты меня в генералы произвел? Если по солидности, то нету этого. Если сообразуясь с папахой, тоже промашка: верх не того колера. Полковник я, Яков Филиппович, полковник. Как был.

Долинин смутился:

— Ползунков подпутал. Вошел и бухнул: генерал! Да ты садясь, Федор Тимофеевич. Чего это мы стоим?

— Сядешь — замерзнешь, холодище у тебя. Ко мне бы в землянку пожаловал — дворец! И вообще, отстал ты от жизни, гляжу. За окном лед идет, а у тебя ноябрь. — Лукомцев указал на календарь. — Феномен природы!

— Могу пообрывать хоть на полгода вперед, да что толку? Ждал всю осень: вот-вот в Славск вернусь, перекинули меня туда самолетом, партизанил. А теперь… Зарылись вы в землянках своих. Во дворцах!

— На бюро бы вопрос поставить — так, что ли? — Лукомцев невесело усмехнулся.

— А я серьезно говорю, Федор Тимофеевич, смотри! — Долинин достал из ящика стола карту. — Двинуть бы сюда, за бумажную фабрику, и прямо бы в тыл Славску…

— А там — полный разгром врага, и ты бы под Первое мая к себе домой вернулся? Увы, дорогой мой товарищ секретарь! Все сейчас стратегами стали. Но война так просто не делается. Метода «двинуть», о котором и я вот упомянул, она не терпит. Ну что такое Славск, Яков? Думать, так думать о большем — о Красном Селе, о Гатчине, Чудове… Тогда и Славск твой на корню отсохнет. Военная наука точная, истерик она не любит.

Долинин хотел возразить, но помешала вбежавшая Варенька.