– Я за что правительство ругаю? Почему от меня пенсию забрали? Мне ее, может, и не нужно в денежном выражении, пусть она мне как воспоминание будет, – что вот, тов. Митькин, участвовал ты в Великой Отечественной войне, пролил кровь, – мы это помним, и ты помни… Нет, отобрали… Так вот иногда идешь на озеро по рыбу, растянешься на своих костылях, и тут уж все как-то сразу вспомнишь, – ну и почнешь и в родину, и в правительство…
О Сочихиной сказал:
– Сочинения у нее с некрасовским духом. Она это больше всего Некрасова обожает. Ну так оно и верно, жизнь такая… некрасовская… А вам, извиняюсь, наверно, тоже рамки ставят? Правды-то ведь не пишут. Не думаю, чтоб сами писатели к неправде стремились…
Я была очень выдержанна, хотя две-три либеральные фразы сказала, а он все понял – очень остался доволен беседой.
Тот же Митькин говорил:
– Мы все же думаем, что при Ленине было б иначе… Он, конечно, говорил, что можно в одной стране. А вот Бисмарк, кажется, говорил: если уж надо строить социализм, то надо взять страну маленькую, с небольшим народом, – в общем, такую, которой не жалко… н-да… а мы размахнулись на одну шестую часть мира, ну, где ж тут… н-да… Конечно, кто ж против этого строя возражает, но ведь жить-то хочется… н-да… Ну, это верно Миша Калинин говорил, – на ошибках учимся, а может, в маленькой стране и ошибки были бы помене, ну и народу меньше пострадало бы… н-да…
Совершенно просоветский инвалид.
Коля быстро сказал: «Про войну читать люблю».
– Что ж ты, не навоевался? Ведь сам был на войне.
– Ну, кака это война. Я люблю про настоящую, где героизм и подвиги.
Записи на отдельных листах
Предсельсовета Елена Михайловна читает «Говорит Ленинград», – какими словами говорит она мне о нем, – простая женщина, далекая от лит-ры. Я могла бы быть истинно народным поэтом, если б не этот гнет, – и я была им во время войны, и я могу, – могу писать.
Свободы! Свободы от ревности, от любви, от него…
Были неск. дней в Ленинграде. Уезжала туда на большом подъеме: по-настоящему, по-настоящему пошли стихи, чудесно было с Юрой, – «чудовище» вдруг притихло, и северное сияние полыхало.
В Ленинграде было много суеты, и жизнь текла бессодержательно и в общем мучительно для сердца. Наш день, 26/Х, мы провели хорошо и любовно. На другую ночь вдруг вспыхнул скандал, – я перечла переписанное мною письмо Бычкова, все залило внутри ядом, опять подозрения, опять одна боль. Ночь была ужасной, наговорили друг другу бог знает чего, встали разбитые, измученные, с ясным ощущением трещины, но все же решили поехать сюда.
Перед скандалом приходил Волька, – сказал, что ПБ получила задание – доставить компрометирующие материалы на «Говорит Л-д». Дело в том, что все наше бывшее парт-рук-во во главе с Кузнецовым, Вознесенским и т. д. – посажено. Сначала сняли (это произошло вскоре после смерти Жданова), нам объявили – противопоставление Л-да Москве, без спросу организовали оптовую ярмарку, подделали перевыборы, обогащались за народный счет и т. д. В общем, «отец» выразился – «вроде зиновьевской оппозиции». (?) Отправили их на учебу, – а недавно пересажали всех, решительно всех – «антипартийная группа, связанная с Югославией». Теперь в Л-де массовые исключения из партии, аресты (много у нас в Союзе) – директива – ликвидировать все, связанное с этой группой, в особенности по части идеологии.