Ленька Охнарь (ред. 1969 года)

До самой утренней зорьки ворочался Ленька на соломе, а потом вдруг сразу заснул, словно провалился в пропасть, и проснулся от звонка, призывавшего к завтраку. Звонок теперь действовал на него, как горн на солдата: он сразу вскакивал.

В открытую над Ленькой никто не подшучивал, но всякий раз, встречаясь взглядом с Юлей Ноской, Зарембой, Анютой Цветаевой, Юсуфом, он ловил плохо скрытые улыбки и поспешно опускал глаза. Как это ни странно, он не мог, как хотел, ответить им обычной своей бесстыжей ухмылкой. Молодцы еще, что не рассказали воспитателям и заведующему, те просверлили б ему уши нотациями. В этом отношении колонисты ведут себя правильно. А вот Ганна Петровна, кажется, знает. Что-то она очень уж пристально на «его посматривает и прячет улыбочку. Ох, проклятые бабы! И с одной-то из таких, да еще, пожалуй, с самой хитрой, он хотел спутаться! За три версты будет теперь обходить каждую, сгори они все ясным огнем!

XIV

Недавно прошел дождь, и день стоял серенький, тихий, прохладный, какой-то воробьиный.

С уздечкой в руках Охнарь вошел в мокрый сосновый перелесок с мутными, не успевшими отстояться лужами. Вгляделся меж стволов: и здесь ни кобылы, ни стригунка. Куда они забрели? Кобыла спутана. Помидоры надо возить с огорода, а ее куда-то леший загнал.

— Кось, кось, кось! Буржуйка! Кося!

Слабый шорох послышался вверху над Ленькиной головой, и перед самым его носом внезапно пролетела коричневая шишка, а вслед за нею на лоб упали две холодные капли. Охнарь удивленно остановился, задрал подбородок. В голубоватой игольчатой зелени сосны горел огненно-рыжий пушистый хвост, блестели черные глазки. Охнарь впервые увидел белку так близко от себя. «Цок, цок, цок, чук, чук», — вдруг защелкала она и сердито заурчала. Черные кисточки на ушах воинственно распушились, и совершенно неожиданно зверек быстро, короткими прыжками стал спускаться еще ниже по стволу, усатой мордой вниз. Совсем невысоко над землей, казалось, даже рукой можно было дотянуться, белка вдруг остановилась и замерла она словно опомнилась. Замер и Ленька. Еще не успел он сообразить, что надо сделать, как поступить, когда белка вдруг стремительно кинулась вверх по сосне и, точно огонек в зеленых ладонях дерева, скрылась в густой хвое.

«Что с нею?» — подумал Охнарь, с трудом веря тому, что видел.

Он постоял, точно завороженный, весь онемев, нагнулся и поднял шишку. Шишка напоминала маленькую ржавую кольчугу, до половины была обгрызена. Все же семян на ней оставалось много. «Во» что. Наверно, обронила, рассерчала и сгоряча кинулась подбирать». Охнарь еще выше задрал голову, шея хрустнула. Но белки след простыл — значит, перелетела на соседнюю сосну и пошла дальше по макушкам деревьев. Жалко, что он не кинулся сразу: вдруг бы поймал?

Охнарь медленно тронулся в глубь чащи, остро вглядываясь в мохнатые кроны. Теперь он видел в лесу то, чего не замечал раньше. Внезапно он остановился перед узловатым жилистым дубом. Вся трава под дубом была усеяна зрелыми опавшими желудями, местами тронутыми коричневым загаром. Охнарь машинально сорвал с ветки узорчатый лист, помял в руке и вдруг почувствовал, что лист почти невесом, так он подсох, а края его, будто кантом, обвела желтизна. Зрачки у Охнаря расширились, он огляделся с некоторым испугом. Вон и на льющихся прядях березки появилась мельчайшая золотая насечка, два листа на осине покрылись легким багрянцем, словно дерево начало тлеть и жухнуть. Дозревают ягоды у боярышника, густо закраснели, а на песке, в бронзовой опавшей хвое, ядовито редеют мухоморы. Значит, конец лета? Неужели действительно осень? И какая тишина вокруг, будто все засыпает. Мокрая зелень, серенькое небо, пониклая трава, осыпанная крупными тусклыми каплями. Изредка протяжно цыкнет дрозд, коротко и тоненько протенькает синица, и опять все вокруг охватывает грустное безмолвие. Теперь, наверное, дожди зарядят чаще.

Забыв про коней, Охнарь, взволнованный, выбрался из перелеска. Да, уходят красные деньки, лучшая пора, когда можно было погулять на «воле». Скоро начнется грязь, холод, тогда и прокормиться труднее. И зачем он потерял столько золотого времени в этой богадельне? А все подвели сволочи, вроде Якима Пидсухи и этого заморыша Сеньки Жареного. Вот паразиты, жалко, что он не отыгрался на них как следует! (Собственно, знай Охнарь, что его захлопнули в четырех стенах, следят за каждым шагом, давно бы нашел способ убежать из колонии. Но его никто не держал, он в любое время дня и ночи мог выйти на проезжую дорогу, и это усыпляло недоверчивость огольца.)

Домой он вернулся мокрый до колен, злой и неожиданно подрался с Охримом Зубатым. То ли хотел задним числом выместить обиду за венчанье, то ли просто искал, с кем сцепиться, и Охрим первый попался на глаза.

После обеда Охнарь хмуро, молча выслушал выговор воспитателя за нерадивость: из-за того, что он не привел кобылу, пришлось отложить перевозку помидоров с огорода, даром просидели девочки-сортировщицы.

— Що ж подвел? — угрюмо спросил у него на конюшне Омельян.

Посмотреть сторожу в глаза Охнарю не позволила совесть.