Ленька Охнарь (ред. 1969 года)

Может, оттого, что Леонид поступил в институт, его задели слова Прокофия Рожнова. Зачем без конца щеголять воровским прошлым, блатным жаргоном? Сам он, наоборот, старался меньше размахивать руками, не насовывать на самые брови кепку, как это делает жулье, заботился о том, чтобы не только его выговор, но и манеры не отличались от манер рабочих парней. Теперь он надеялся кое-что позаимствовать и у студентов, с которыми будет учиться.

— Есть, Проша, фраера — дай бог нам стать такими, — сказал он.

— Брось. Знаю я им цену.

— Разве твои новые товарищи по институту хуже прежних блатных?

— Вон куда загнул! — Рожнов, смеясь, взъерошил Леониду кудри, — Дипломат. Не зря в «немцы» подался.

Вокруг гудели голоса подвыпивших рииновцев. Они вновь дружно заверили корешей, что до получения общежития те спокойно могут пожить у них.

— Если ж Калабин приедет, — сказал Рожнов, — мы с тобой, Ленька, пока перекемаем на моей дачке. Валетом.

XVIII

Общежитие друзья получили в самом конце августа, почти накануне занятий.

В канцелярии института собралось до десятка таких, как они, «бездомников», из них две девушки. Прохаживаясь по ковровой дорожке обшитого досками, освещенного сверху, из высоченного купола, коридорчика, все ожидали, когда из Моссовета вернется Эльвира Васильевна и вручит им «ордер» — направление. Друзья держались в стороне, обособленно, все еще не привыкнув к мысли, что они студенты, оба приглядывались к парням, девушкам, стараясь угадать, не придется ли с кем из них учиться на одном курсе.

В томительном ожидании прошло более часа. Леонид решил закурить. Спичек ни у него, ни у Шаткова не оказалось. Двое из студентов дымили папиросами. Он выбрал наиболее «свойского» с виду парня — в недорогом стандартном костюме, ловко сидевшем на его великолепной, как у манекена, фигуре.

— Огоньку разжиться, — подходя к нему с папиросой в руке, сказал Леонид и улыбнулся ни к чему не обязывающей улыбкой.

— Деньги за это не берем, — с той же веселой общительностью ответил парень, достал из кармана коробку спичек и зажег.

Спичка зашипела, словно рассердилась, от нее, как от бенгальской свечи, вместе с дымом вдруг ширкнула голубовато-зеленая огненная капля, и лишь после этого вспыхнуло слабенькое пламя. Сильно запахло серой. Парень комично ухмыльнулся:

— Спички шведские, фабрики советские: пять минут вонь, а потом огонь!

— Точно, — засмеялся Леонид. — Чуть в глаз не попала.

— В институт поступаете?

— Вышло, что так.

— Какое отделение?

Узнав, что Леонид записался на немецкое, парень весело, с видом приятного изумления приподнял плечи:

— Значит, вместе будем.

Звали его Аркадий Подгорбунский, приехал он из Углича, где кончил девятилетку. Ворот его простенькой чистой рубахи не был застегнут, и это шло не от небрежности, а от своеобразного шика. Несмотря на внешнюю скромность, подчеркнуто простецкие манеры, ладная фигура Подгарбунского сразу бросалась в глаза. В нем чувствовалось умение держать себя. Зоркий взгляд близко поставленных глаз, широкая, чуть выпяченная грудь, сильные, свободные движения — все говорило об уверенности.

До этого Аркадий Подгорбунский прохаживался с невысоким, хрупким, изящно сложенным юношей, который сейчас с вежливо-равнодушным видом стоял в сторонке. Леонид приязненно улыбнулся ему; юноша сделал вид, будто не заметил желания завязать знакомство. Второй попытки Леонид уже не сделал, обиженно решив: «На баню ты мне сдался, коли так много понимаешь о себе».

Поболтав минут пять с Подгорбунским, он вернулся к Ивану Шаткову. Про себя Осокин сразу отметил, что Аркадий не дал ему прикурить от своей папироски, а вежливо достал коробок, причем сам зажег спичку. Леонид, как это часто теперь делал, решил запомнить это на будущее. «Видать, интеллигент, — подумал он. — Наш брат ткнул бы горящий окурок в нос — и угощайся». Да вон брюки как отутюжены — в складочку, ботиночки блестят. Ему казалось, что и Аркадий Подгорбунский, и его замкнуто-высокомерный приятель, и все остальные студенты стоят выше его: все имеют аттестат за девятилетку, получили нормальное воспитание, — будет ему что у них перенять.

Из Моссовета вернулась Эльвира Васильевна — как всегда, любезная, оживленная, расточающая во все стороны милые, дружеские улыбки. Студенты тотчас, теснясь, заполнили ее кабинетик со стрельчатым окном.

— Сейчас, сейчас, сейчас, — весело говорила она, кладя на стол лаковую сумочку, отпирая свой письменный стол и одновременно пробегая взглядом положенную машинисткой на стол бумажку. — Могу обрадовать вас: общежитие есть. Правда, не очень благоустроенное... нельзя сказать, чтобы в центре. Это бывшая фабрика Гознак на Лужнецкой набережной, временно превращенная в студенческий городок. Скажите спасибо, что и этого добились. Если бы не вмешался сам нарком — не дали б. Слишком велик наплыв студентов, негде расселять.

Продолжая говорить, мило грассируя, Эльвира Васильевна уже отыскала нужную бумажку, настрочила адрес, протянула невысокому мужчине лет тридцати с рыжеватой щетиной, в потертой кожанке, наброшенной на плечи.