Ленька Пантелеев

— В Учредительное они не пролезут во всяком случае. Будьте уверены. Задавим.

— Скажите, это правда, что генералы Корнилов и Деникин освобождены из-под ареста?

— Истинная правда, о которой не следует говорить громко.

— Вчера в Пассаже на моих глазах опять сорвали погоны с какого-то офицера…

— Пришьет. Невелика беда. Была бы голова на плечах.

— Папа, я тебе говорил, что Лешин отец был офицером?

— Говорил, Вовочка. Помню. Приятно… В каком же чине был ваш… гм… гм… родитель?

Ленька подумал, что на такое общество меньше чем полковником не угодишь. Но покраснел, кашлянул и сказал правду:

— Хогунжий.

Ему показалось, что гости и хозяева переглянулись насмешливо.

— Н-да. Это что же выходит — корнет или вроде этого? Значит, вы казак?

— Да, — гордо ответил Ленька. Он покосился на Волкова и увидел, что щеки того залились румянцем.

«Это он за меня стыдится», — понял Ленька.

Без всякого аппетита он ел горячую янтарную уху с рассыпчатыми слоеными пирожками. Пирожки застревали в горле, а мадам Волкова накладывала ему на тарелку все новые и новые порции и, улыбаясь, приговаривала:

— Кушайте, голубчик, кушайте…

На другом конце стола кто-то жиденьким голосом говорил:

— Не будем забывать, господа, что судьба России, а следовательно, и всех нас, решается в Учредительном собрании. Именно поэтому всеми силами, правдами и неправдами необходимо добиваться большинства…

— К сожалению, Оскар Осипович, правдами многого не добьешься, показывая ослепительные зубы, весело пробасил Волков-отец. — Неправдами оно как-то сподручнее, как выражаются у нас на работах десятники.

— Миша, расскажи про Пелагею, — перебила его жена.

— А-а, да!.. Пелагея! Это, имею честь доложить, наша оберкухмистерша, кухарка. Третьего дня я спрашиваю у этой особы: «Пелагеюшка, матушка, вы за кого, собственно, имеете намерение голосовать на предстоящих выборах?» А она: «Мне, — говорит, — Михаил Васильевич, все равно, за кого… Мне бы только чтобы телятина на рынке подешевше стала». — «Ах, так? — я говорю. Великолепно! В таком случае вам, почтеннейшая, следует голосовать за «Партию народной свободы». Не забудьте — избирательный список номер два».

За столом дружно захохотали.

— Вот это называется агитация! Чудесно! Правильно! Так и надо.

Ленька положил ложку, кашлянул и вдруг неожиданно для самого себя громко сказал:

— Ей бы надо за большевиков голосовать.

За столом сразу стало тихо. Все переглядывались и с удивлением смотрели на мальчика. Особенно страшно и даже зловеще, как показалось Леньке, смотрел на него бородатый Волков-отец.

— Почему-с? — тихо спросил он, подняв над тарелкой вилку.

— Потому, — смутился Ленька. — Потому что это их партия… рабочая…

Вокруг зашумели. Кто-то засмеялся. Кто-то неодобрительно крякнул.

— Позвольте, позвольте, — сказал хозяин, строго рассматривая Леньку. Собственно говоря… я не совсем понимаю… Вы с кем живете, юноша?

— Я… с мамой, — пробормотал Ленька.

— Вот как? А кто ваша мама?

— Она учительница музыки.

— Тэк-с.

Волков-отец посмотрел на Волкова-сына.

— А вы знаете, молодой человек, кто такие большевики?

— Нет, — краснея, ответил Ленька.

— Не знаете? Так знайте!

И, постукивая вилкой по краешку тарелки, хозяин строгим учительским голосом заговорил, обращаясь к одному Леньке:

— Большевики, милостивый государь, это тевтонские наемники, шпионы, заброшенные в наш тыл неприятельским штабом. За немецкие деньги эти бунтовщики сеют смуту в нашем отечестве, призывают рабочих к забастовкам, солдат к неповиновению. Это враги, которых надо ловить и расстреливать на месте без суда и следствия.

Ленька побледнел. Он вдруг вспомнил Стешу, ее сундучок в «темненькой», большевистский плакат, фотографию усатого человека в черном пальто…

Что же это? Неужели это правда? Неужели их горничная — тоже германская шпионка? От одной этой мысли куриная кость встала у него поперек горла.

Он уже не слушал больше Волкова-отца. Он думал о Стеше.

Как ему раньше не пришла в голову эта страшная догадка?! Ведь он столько раз читал в газетах о шпионах, он помнит, что в некоторых газетах называли шпионами большевиков. Почему же он не подумал до сих пор о Стеше?! Ведь горничная сама призналась, что она за большевиков…

Он с трудом досидел до конца обеда и решительно заявил, что должен идти домой. К удивлению его, ни родители Волкова, ни сам Волков не стали уговаривать его остаться.

— Иди, что ж, — сказал, позевывая, Волков, провожая Леньку в прихожую. — А у меня, ты знаешь, голова что-то разболелась. Я тебя проводить не могу. Дойдешь?

— Конечно, дойду, — сказал Ленька, всовывая руки в рукава шинели, которую ему подавала горничная.