Леннон

Мы снова соединились, и это было еще лучше, чем первая встреча. Мы пришли к себе домой и занялись любовью. Я прижался всем телом к жене и несколько часов не выпускал ее из своих объятий. О Мэй я даже не вспомнил, хотя она наверняка с ума сходила от беспокойства. Для меня больше ничего не существовало — ни прошлого, ни будущего, ни планов. На следующий день Йоко позвонила ей и просто сказала: «Я опять с Джоном». Мы отправили кого-то за моими вещами. Я прекрасно понимаю, как жестоко поступил с Мэй. Но так уж случилось. Если Йоко была рядом, весь мир мог истечь кровью — меня это не трогало. Позже я раз или два виделся с Мэй. Она сказала, что Йоко обошлась с ней очень грубо. Я обнял ее, не зная, что ответить. Я был искренне влюблен в нее, это бесспорно. Но ее проблемы перестали быть моими проблемами. У нее была своя жизнь. Я не мог позволить себе заботиться о других. Мне бы с собой разобраться. С собой и с Йоко. Я бросил Мэй, и, конечно, мы больше не могли взять ее снова ассистенткой. Вот так она вдруг очутилась на улице, без работы.[16] Но что нам было за дело до нее, нам, у которых было все. И даже больше, чем все, потому что вскоре мы узнали, что у нас будет ребенок.

Сеанс восемнадцатый

Ну вот, я рассказал вам всю свою жизнь. Не знаю, лучше мне стало или нет. Я в первый раз облек в слова все случившиеся со мной события. Расставил свои воспоминания, как книги на полке. У меня такое впечатление, что мне тысяча лет. Хотя я чувствую себя молодым. Мне сорок, и я ребенок.

Я помню, что пришел к вам на один из первых сеансов сразу после рождения Шона. Сейчас ему пять. Я наслаждаюсь настоящим, но в то же время мне ужасно хочется узнать, каким он вырастет, как превратится в мужчину. Это будет человек, безумно любимый родителями. Когда Йоко снова забеременела, мы увидели в этом перст судьбы. Судьба нас благословила. Нам ведь столько твердили, что это невозможно. И вдруг такое чудо! Сразу после нашего воссоединения. Приняв меня назад, Йоко поставила мне несколько условий: бросить пить и кардинально изменить манеру питаться. Она настаивала на здоровой пище. Йоко часто повторяла поговорку: человек есть то, что он ест. Ну вот, я убежден, что Шон появился на свет благодаря нашему стремлению оздоровиться.

Еще Йоко потребовала, чтобы я занимался ребенком. Она сказала: «Я вынашиваю, ты воспитываешь!» Она хотела, чтобы я с ним сидел, а она будет работать. Живот у нее рос, и я на все соглашался. Я приветствовал наступающие дни. Мы были так счастливы. С каждым месяцем угроза выкидыша уменьшалась. Все шло хорошо. Но в тот день, когда родился Шон, было очень страшно. Сразу после родов Йоко начала бить дрожь и кровотечение никак не останавливалось. Я заорал, призывая на помощь. На мой крик явился доктор — седые виски, обнадеживающий вид. Вот хорошо, успокоился я. Но он стоял, ничего не делая, и только как-то странно на меня смотрел. И вдруг пробормотал, что для него большая честь познакомиться со мной. Тут я сорвался. Моя жена умирает, а он рассуждает о музыке! Он что, ненормальный?

Потом все прошло, но врачи обнаружили в моче Йоко следы наркотиков. Я посмотрел ей прямо в глаза. Мы же вместе соскочили. Вместе решили, что для нас это пройденный этап. Я и вообразить не мог, что она будет продолжать, тем более — беременная. Мысль, что она готова рисковать жизнью нашего ребенка, была для меня невыносима. Йоко сказала, что это все вранье, что никаких наркотиков она не принимала, и я уцепился за ее слова, молясь в душе, чтобы они оказались правдой. В дело вмешались социальные службы, и я понял, что они сомневаются в правдивости Йоко. Если она и в самом деле сидела на игле, это конец. У нас могли отобрать ребенка. Наша слава не помогла бы. У нас была ужасная репутация. Какая несправедливость: на нас косились как на торчков, а мы целыми днями лопали сою. Потом выяснилось, что следы оставлены каким-то лекарственным препаратом, и от нас отвязались. Какое облегчение. Мы вернулись домой. С Шоном. С Шоном Оно Ленноном. Мы стали семьей.