Леонардо да Винчи

Алексей Дживелегов ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ

ОТ АВТОРА

В настоящей книге форма и содержание определяются двумя моментами. Она является первой советской биографией Леонардо да Винчи. Она выходит одновременно с «Трактатом о живописи» в полном переводе А. А. Губера и с собранием избранных сочинений Леонардо, выпускаемых издательством Academic.

Так как читателю открывается возможность благодаря двум последним изданиям читать в хороших переводах самого Леонардо, то этим самым автор биографии получает право ограничить выдержки самым необходимым. Охват интересов Леонардо так гигантски, так сверхчеловечески велик, что, если поставить себе задачею сколько-нибудь обстоятельно познакомить читателя со всем тем, что он сделал как ученый в различных областях, понадобится книга, превышающая своими размерами настоящую по крайней мере в десять раз.

При наличии текстов Леонардо автор получает право быть скупее на цитаты.

Леонардо не дал человечеству и малой доли того, на что он был способен. Картин он оставил мало, как скульптор он дал только гипсовую модель памятника Франческо Сфорца, которую расстреляли французские стрелки, занявшие в 1419 г. Милан. Ни одно здание в Италии не может быть приписано Леонардо с определенностью, хотя нам известно много чертежей и планов, сделанных им, но оплодотворявших чужие достижения. Из его изобретений не прошло в производственно-промышленную технику ни одно. Его инженерные работы ограничивались почти всегда — и в Милане, и во Флоренции, и во Франции, и у Цезаря Борджа — гидротехническими и гидродинамическими сооружениями, которые иногда, например во Франции, не выходили даже из стадии чертежей.

Настоящим памятником того, что представляет собой Леонардо как художник, как ученый, как изобретатель, как инженер, являются его записи. В этих записях огромное количество набросков, рисунков, эскизов, в них неисчерпаемый запас научных идей и технических замыслов.

Можно без преувеличения сказать, что нет ни одной отрасли науки, в которой Леонардо не наметил бы новых путей. Его испытующий ум проникал всюду. Во всех отраслях науки делал он попытки повернуть на новую дорогу то, что было сделано до него. Но человечество воспользовалось минимальной долей того, что продумал Леонардо, ибо все то, что он писал, осталось погребенным в его записях.

Его литературное наследство, ввиде огромного количества кодексов и фолиантов, перешло после его смерти к его ученику Франческо Мельци, который выбрал из написанного Леонардо часть того, что относилось к живописи, и сделал из них ту книгу, которая сейчас известна под заголовком «Трактаты о живописи». После смерти Франческо драгоценные леонардовские фолианты долгое время лежали заброшенными на чердаке той самой виллы Ваприо, где Леонардо в 1506–1512 годах проводил так много счастливых дней. Потом они были расхищены. В продолжение веков эти рукописи, целыми кодексами и отдельными листками, гуляли по свету. Сейчас они сосредоточиваются по разным европейским хранилищам. Часть их уже издана, и все они тщательным образом изучаются. Но пока они лежали под спудом научная мысль продолжала работать, и большая часть открытий и изобретений Леонардо прославила других ученых.

Непосредственным вкладом в науку оказалась лишь малая доля его наследства, которая случайно попала б руки знающих людей в ближайшие после его смерти годы. Везалий знал анатомические записи Леонардо, если не целиком, то некоторую часть их. Точно так же знаменитый математик Джироламо Кардано сумел воспользоваться некоторыми математическими идеями Леонардо.

Только теперь с именем Леонардо соединилось представление, которое создалось бы уже 40 лет тому назад, если бы его литературное наследие было опубликовано тогда же: представление о Леонардо как об одном из самых универсальных ученых, если только вообще не о самом универсальном, о великане в области творчества и теоретической мысли, который хотел найти пути для человеческих знаний, чтобы помочь современному человечеству овладеть силами природы и заставить их служить себе.

Леонардо и сам в некоторой степени виноват в том, что его сочинения не сразу вошли в обиход научной мысли человечества. Как тип мыслителя и ученого он был совершеннейшим олицетворением человека настроений, рефлексов. Когда ему нужно было что-нибудь сделать, он колебался, не умел сразу решиться, бросал едва начатое, не жалея уничтожал начатую работу. Он был великий медлитель и в науке и в искусстве. Ему все казалось, что сделанное им недостаточно, что нужно работать еще, а каждая новая стадия его исследования поднимала целую кучу таких вопросов, каждый из которых открывал опять новые области для исследования.