Леонардо да Винчи

Вновь сделавшись тосканцем, Леонардо совершает обход мастерских художников. Всё ему не нравится, и только Боттичелли умудрился снискать его милостивый отзыв, да и то лишь в тайниках его записных книжек. Во Флоренции не принято, чтобы художники открыто критиковали художников, но есть одна вещь, о которой Леонардо не может умолчать, — вошедшая в моду манера придавать изображаемым на портретах некоторые черты самого художника. Он выводит на чистую воду живописцев, склонных всё время воспроизводить один и тот же человеческий тип — свой собственный. Леонардо предостерегает от этой столь естественной для человека склонности, которая, по его мнению, является «следствием глубинных движений души: эта сила определяет суждение еще до того, как оно становится нашим суждением. Приноравливаясь к тому физическому типу, в котором она обитает, душа стремится увековечить его образ. Следовательно, необходимо тщательно следить за движениями субъективности».

У Леонардо по-прежнему нет работы. Синьория ему явно не доверяет и не поручает ничего достойного его творческой натуры. Так, может быть, завершить работу по старым заказам? Для этого он не находит в себе сил, хотя потребности мастерской настоятельно подталкивают к такому решению, ибо голод — не тетка. Леонардо даже не притронется к тому, что когда-то оставил незавершенным. Он мечтает о другом. Месяцы пребывания в окружении величайшего завоевателя той эпохи не прошли для него даром. Теперь он грезит если не о других мирах, то, по крайней мере, о других странах.

Как и многим в Италии, ему известно, что новый султан Востока, Баязид II, возжелал приукрасить свое царство. Итак, 3 июля Леонардо продиктовал письмо султану, которое некий брат-францисканец, по совместительству генуэзский агент, перевел на турецкий язык. В реестрах османской канцелярии это послание снабжено ремаркой: «Письмо, написанное неверным по имени Леонардо; пришло в Константинополь из Генуи спустя четыре месяца». Леонардо обращается лично к султану, называя себя «слугой и рабом» — традиционная форма обращения, видимо, подсказанная генуэзским агентом. Он информирует восточного владыку, что подготовил проекты ветряной мельницы и помпы, предназначенной для откачки воды из корабельных трюмов. Как и многие итальянские архитекторы, Леонардо знал, что султан мечтает возвести мост между Галатой и Золотым Рогом, и предложил ему свой проект моста через Босфор, состоящего из одного пролета длиной 660 метров, под которым могли бы беспрепятственно проходить суда с поднятыми парусами. И опять Леонардо предложил больше, чем требовалось: вместо простого моста между Галатой и Золотым Рогом, задуманного султаном, он выдвинул совершенно невероятный проект сооружения, призванного соединить Восток с Западом. Ни больше ни меньше!

Слишком смелый, слишком необычный и вместе с тем чересчур тщательно проработанный проект, чтобы его мог предложить чужак из вражеской страны. Чем не доказательство того, что человек, задумавший нечто подобное, — шпион! Султан же склонен думать, что имеет дело с авантюристом, увлеченным экзотикой и мечтающим о легком заработке. Однако сам Леонардо, как свидетельствует один из его манускриптов, вполне серьезно вознамерился отправиться к султану. Он рассчитывал на положительный ответ и даже собрался учить турецкий язык. Впрочем, не он один грезил о Востоке. Микеланджело также обращался со своими предложениями к султану, но тщетно. Восточный владыка хотя и вправду приглашал на службу к себе специалистов из Италии, однако предпочитал не иметь дела со знаменитостями.