Леонардо да Винчи

«Иоанн Креститель» — одна из последних работ Леонардо. Когда он писал ее, ему было около шестидесяти лет.

Как видно, и старея, Леонардо все же оставался верным своему отношению к религии, оставался все таким же боевым противником ее, борцом с ней, как и в своих более ранних работах.

ПАПА

И

ГЕНИИ

ДРАВСТВУЙТЕ, здравствуйте, дорогой и высокочтимый синьор Винчи! Если бы вы знали, с каким нетерпением я вас жду, вы, вероятно, полетели бы сюда на ваших крыльях, а не в повозке, запряженной парой ленивых лошадей! Столько лет знать вас, стремиться увидеть и наконец узнать, что вы пропадаете где-то в ломбардских трущобах и никто не может сказать, где вы! Даже страшно подумать, что могло бы быть с вами...

Невысокий стройный худощавый человек в богатом бархатном камзоле, с толстой золотой цепью от плеча к плечу шел, широко раскинув руки, навстречу Леонардо да Винчи. Лицо этого человека было некрасиво, как у всех Медичи; его безобразил длинный тонкий нос и резко выступавший вперед подбородок. Глубоко сидящие глаза и тонкие губы говорили о деловитости, хитрости и вместе с тем о подозрительности. Если бы не глаза и улыбка, такая мягкая и доверчивая, он едва ли мог внушить кому-нибудь симпатию. Леонардо смотрел на него с удивлением, соединенным с недоверием.

— Вы меня, конечно, не помните, высокочтимый синьор Винчи, но зато я хорошо помню и знаю вас. Давно это было! Лет двадцать... нет, больше — двадцать пять назад! Помните дворец Медичи во Флоренции? Шумную толпу людей... И среди всей этой толчеи и сутолоки высокий красивый человек... Он стоит у колонны, гордый, независимый, и спокойно взирает на весь этот базар славы и денег... Конечно, вам было не до меня, вы не могли заметить в этой толпе подростка... А он смотрел на вас с таким интересом... Больше мне не пришлось видеть вас, а как я хотел этого, как стремился к этому! И вот теперь, благодарение господу богу и моему любезному братцу, я могу наконец-то принять вас у себя так, как должно принимать величайшего художника и ученого наших дней!

Он сделал несколько шагов назад и низко, поклонился Леонардо.

Легким взмахом небольшой, в драгоценных кольцах руки он обвел высокую, просторную, искусно отделанную замысловатой росписью комнату. Тяжелые кресла, тонко инкрустированные столики, широкие, удобные восточные диваны, мягкие ковры украшали комнату, говорили о тишине, покое и беспечности.

Через широкие окна были видны старый парк, усыпанные морским песком аллеи, фонтаны, беседка.

— Прошу вас, дорогой мой учитель — разрешите мне называть вас так, — располагать всем этим как своим, быть здесь как в своем собственном доме...

— Благодарю вас, синьор Джулиано! — ответил не на шутку растроганный всей этой, правда, несколько напыщенной любезностью Леонардо. — Но я, право, не знаю, чему обязан всем этим, таким душевным, таким приятным мне после всего, что я пережил, гостеприимством! Я...

— Довольно, довольно, дорогой учитель! — Человек в бархатном камзоле энергично замахал руками. — Довольно того, что вы — Леонардо да Винчи, гордость и слава Италии!.. Но что же это я все говорю и говорю, а не соображаю, что вы проделали далекий и трудный путь и, разумеется, устали! — спохватился Джулиано Медичи. — Садитесь, дорогой учитель!

Они сели. Леонардо — у окна, Джулиано — против него. Маленький человек смотрел на Леонардо с таким любопытством и таким нескрываемым интересом, что Леонардо стало даже не по себе.

Этот человек назвал себя Джулиано Медичи. Такая же подпись стояла в конце письма, которое он получил в один из самых тяжелых моментов своей жизни, когда он буквально не знал, куда ему деваться, письма, любезно приглашавшего его в Рим.

Леонардо редко вспоминал о Медичи, а особенно о Лоренцо Великолепном, и то только тогда, когда жизнь повертывалась к нему спиной... И вот теперь опять Медичи...

— Мне было тогда пятнадцать лет, а брату уже двадцать три или все двадцать пять. Он был веселый человек в полном смысле этого слова: кутила, весельчак, игрок, одним словом, жил вовсю. Признаться, я даже немножко завидовал ему, — говорил, весело улыбаясь, Джулиано. — Ну, пока флорентийцы терпели нас, все было хорошо. А потом наступили другие времена. Пришлось убраться из Флоренции и подумать, чем заняться. Я уехал в Урбино и поселился при дворе герцога. Занимался математикой, механикой, увлекался живописью. Вот здесь я еще больше узнал о вас. Сначала о ваших картинах, а потом о ваших ученых трудах. И хотя, скажу откровенно, я не всегда понимал ваши картины, но я всегда видел в них руку гения, величайшего мастера наших дней...

Джулиано посмотрел прямо в лицо Леонардо, словно хотел увидеть в нем черты вечности. Он рассматривал это уже носившее на себе приметы приближавшейся старости, похудевшее лицо и говорил: