Живопись начала осыпаться уже через двадцать лет после завершения. Антонио де Беатис, посетивший трапезную в 1517 году, записал в дневнике, что работа Леонардо, оставаясь «исключительно великолепной», постепенно портится – возможно, как ему представлялось, из-за сырости.[686]
То был первый голос в ставшем потом неумолчным хоре: восторги по поводу невероятной художественной мощи этого произведения, пересыпанные сожалениями о его плохой сохранности и почти неизбежной гибели. Спустя поколение после Беатиса, Арменини сообщает, что роспись «наполовину утрачена», а в 1582 году Ломаццо находит ее «в состоянии полного разрушения».[687]Дальше – хуже. Если поначалу живопись страдала от технических недочетов и неподходящих климатических условий, то впоследствии в дело вступили и иные, еще более разрушительные силы. Настоящие непотребства начались в 1652 году, когда обитатели монастыря, от большого ума, решили пробить в северной стене дверь, ампутировав Христу ступни и еще сильнее отслоив краску и штукатурку ударами кирок. К 1726 году роспись стала такой тусклой и нечеткой, что монахи решили прибегнуть к услугам некоего художника по имени Микеланджело Беллотти. Со знаменитым тезкой у него оказалось мало общего: это был человек, по словам Гёте, «наделенный весьма скудным дарованием, зато, как и полагается обычно, чрезмерным нахальством». Беллотти возвел леса и, спрятавшись за ними, приступил к работе «преступной рукой, способной только позорить искусство».[688]
В 1770 году явился еще один проходимец, Джузеппе Мацца. Он выскоблил стену железными инструментами и переписал сцену «Тайной вечери» по собственному вкусу, оставив нетронутыми только головы Матфея, Фаддея и Симона. Будучи убежден, что перед ним фреска, он размыл штукатурку едким натром. Разразился скандал. Маццу выгнали с позором, а настоятеля, затеявшего эту непродуманную реставрацию, перевели в другой монастырь. На протяжении двух следующих столетий роспись чем только не обрабатывали – воском, лаком, клеем, шеллаком, смолами, спиртом, растворителями – в отчаянных попытках остановить ее разрушение. Кроме того, ее несколько раз переписывали заново. В ходе одной реставрации нога Варфоломея превратилась в ножку стула, а рука Фомы – в каравай хлеба.
В 1796 году вновь явились французы-завоеватели, на сей раз под предводительством Наполеона; одному из его генералов вздумалось устроить в трапезной конюшню. Лошади потели и топали ногами, а солдаты швыряли в апостолов обломками кирпича. Через четыре года случилось наводнение. Пятнадцать дней трапезная на полметра была затоплена, влага впиталась в стены, живопись покрылась зеленой плесенью. Один посетитель, оказавшийся там несколько лет спустя, описал, как дотронулся до росписи (это, похоже, никому не возбранялось) и почувствовал, как в руке остались «чешуйки» краски: замечательный сувенир.[689]
В 1821 году реставратор по имени Стефано Барецци, тоже пребывавший в ложном убеждении, что «Тайная вечеря» – это фреска, попытался соскоблить краску со стены и перевести живопись на огромное полотно. Когда из этого ничего не вышло, ему осталось только одно – попытаться, без особого успеха, приклеить краску обратно к штукатурке.Наглядный трагический распад этого шедевра стал горьким напоминанием о том, что земная красота не вечна. Китс оказался не прав: прекрасное не пленяет навсегда; оно само разрушается, гибнет, грозит обратиться в ничто. В 1847 году один английский писатель вздыхал, что произведение Леонардо «никогда уже не будет доступно человеческому глазу… бо́льшая его часть погибла безвозвратно».[690]
Делается понятно, почему десять лет спустя трапезную превратили в сеновал.[691]В итоге «Тайная вечеря» прославилась своим безнадежным состоянием не менее, чем своими художественными достоинствами, став самым знаменитым безвозвратно погибающим шедевром в истории искусства. Писатель Генри Джеймс назвал ее «печальнейшим произведением искусства в мире», сравнив с «трудолюбивым калекой, к которому заходят посмотреть, как там у него дела, а удаляются со вздохами, будто отходят на цыпочках от смертного ложа».[692]
В 1901 году поэт Габриэле Д’Аннунцио сочинил «Оду на смерть», в которой скорбел о «чуде, которого больше нет».[693] Попытки возродить шедевр, предпринятые в первой половине ХХ века, включали инъекции воска – прямо как в салоне красоты – и «омолаживающие» растирания резиновыми валиками.