— Вальдек, дай мелок! — протягивает руку Леонек. — Я не стану ябедничать, что ты дразнился. Клянусь, никому ни слова, только дай!
— Да ты и так не проболтаешься: ты меня забоишься, — пожимает плечами Вальдек. — Никаких мелков не получишь, отстань и катись подальше: мне на море такие чурбаки не нужны.
— Вальдек… — пробует попросить ещё раз Леонек.
Даже руки сложил. Умоляет. Но всё без толку. Вальдек не смотрит, он отвернулся.
И опять слёзы в горле: у всех есть мелки, только ему не хватило, и ничего с этим, наверно, уже не поделать.
И вдруг откликается девочка, рисующая божью коровку.
— Постой, — говорит, — я могу дать тебе кусочек зелёного.
Жалко ей стало Леонека. Разломила свой зелёный мелок пополам, протягивает ему, смотрит на него из-под жёлтой шляпки, морщит веснушчатый нос.
— Тут возле меня есть место. Вот здесь, где лежит моя сумочка. Передвинь сумочку и принимайся за дело.
— А можно, — глотает слёзы Леонек, — зелёным мелком нарисовать льва?
— В лучшем случае, — вмешивается Вальдек, — зелёным ты можешь нарисовать огурец.
— Ты не слушай его, рисуй, — подмигивает Леонеку девочка. — Конечно, можешь нарисовать зелёного льва. Бывают же львы молодые-зелёные. Понимаешь? Недозрелые…
— И дозревают на солнце? — допытывается Леонек. Шёпотом, чтобы Вальдек не услышал и опять не вмешался.
— Вот-вот, — кивает головой девочка. — Маленькие львы зелёные, неопытные, а потом они дозревают на солнце. В Африке. Если им слишком жарко, они прячутся под пальму. Пальму тоже можешь нарисовать зелёным.
Осторожно, чтобы не выпал мелок, осторожно, чтобы ни крошечки не просыпать, опускается Леонек на каменную плиту.
— Ты будешь прекрасным, мой лев, — шепчет он льву, которого ещё нет. — Я нарисую тебе уши, и ты услышишь, что я тебе скажу. Я нарисую тебе глаза, и ты увидишь, как ты прекрасен. И рот, чтобы ты мог со мной разговаривать…
— А жубы? — вдруг забеспокоился лев.
Отозвался! В самом деле отозвался! Заговорил! У него уже есть уши, есть глаза; зелёными глазами смотрит он на Леонека.
— Да, да! — уверяет Леонек льва. — И зубы тебе нарисую, потому что без зубов львы не считаются.
— А жубы льву нужны, чтоб ляжгать и кушаться, — шепелявит лев, пока Леонек рисует ему зубы.
Ясно, ещё не все зубы нарисованы. Некоторых не хватает, а без зубов говорить трудно, и даже лев при такой нехватке шепелявит.
Но вскоре уже всё в порядке.
— А зубы льву нужны, чтобы лязгать и кусаться! — повторяет лев то же самое отчётливо, громко, красиво, без всякой шепелявости. И скалит зубы. — Не пугайся, тебя я не укушу. У меня к тебе просьба: нарисуй-ка мне лапы.
Значит, сейчас лапы. Две спереди, две сзади.
— Одна… две… три… — считает лев; он следит, чтобы Леонек вдруг не забыл про какую-нибудь лапу, переднюю или заднюю, и чтобы случайно не ошибся и не нарисовал слишком мало или слишком много лап.
Но Леонек знает: у каждого льва должно быть ровно четыре лапы. И вот лапы уже нарисованы.
Получилось кривовато. Нет, не кривовато, просто лев поджал лапы под себя, но вот уже распрямился и мурлычет Леонеку:
— А лапы льву нужны, чтоб выйти прогуляться!.. Не пугайся, Леонек. Я далеко не уйду. Я только под пальму. В тень. Но, прежде чем изобразить пальму, нарисуй-ка ещё мне хвост.
Бз-з-з!.. Ого, да это муха села Леонеку на руку. Но у льва уже имеется хвост, лев махнул хвостом и доволен: смахнул муху.
— Тебе не жарко? — спрашивает Леонек. — Если жарко, могу и не рисовать гриву. Без мехового воротника тебе будет гораздо прохладней.
— Ну уж нет, — решительно запротестовал лев.—
— А сейчас уже не лысый? — хочет убедиться Леонек, рисуя великолепную львиную гриву.
— Здорово! — потряхивает гривой лев. — Я лапистый, хвостатый, зубастый и гривастый!
— И самое время посадить тебя в клетку! — захихикал над ухом у Леонека Вальдек и пятью росчерками чёрного мелка отделил льва от Леонека пятью толстыми чёрными прутьями.
Однако на льва это не произвело ни малейшего впечатления. Он даже глазом не моргнул, даже не взглянул на Вальдека, только повторил почти то же самое, что пять минут назад говорил Леонеку. Но как повторил! Совсем по-другому. Таким голосом, что у Вальдека должны были забегать по спине мурашки.
И — хруп! — перекусил все прутья.
И — хоп! — выпрыгнул из клетки.
И — пуф-ф! — ощетинил шерсть и взъерошил гриву так, что она походила уже не на воротник, а на какой-нибудь султан. На огромный султан. Точно это была шляпа с плюмажем на голове у вождя индейцев, что ступает на военную тропу.