Леонид Леонов. "Игра его была огромна"

Тем более что в первых критических откликах о новых пьесах Леонову хоть и не стремятся сразу ударить под дых, но вновь ставят на вид старые грехи уныния и тайного неверия в благость наступившего дня.

Сюжет пьесы «Половчанские сады» вкратце таков.

Середина 1930-х. Центральный герой — директор совхоза, садовник Адриан Маккавеев. У него семь детей: пять от первой жены и двое от второй — дочка Маша и самый младший — Исай, калека. В ходе пьесы выясняется, что Исай сын не Маккавеева, а некоего Пыляева (в пьесе он неизменно называет себя Пылаев), с которым сошлась нынешняя жена директора совхоза, когда муж в 1918 году был на фронте, сражаясь, естественно, за красных.

Пыляев в 1918 году находился на подпольной работе, потом попал в плен к немцам, в то время оккупировавшим территорию, где проживали Маккавеевы. В плену он, как выясняется к финалу пьесы, был завербован.

Как же Исаю не быть калекой с таким отцом и с изменившей мужу матерью!

Действие пьесы происходит в те дни, когда переживший сердечный приступ Маккавеев созывает всех своих сыновей — проститься с ними. Одновременно и неожиданно в доме Маккавеевых появляется давно уже забытый всеми Пыляев.

Критик Михаил Левидов в журнале «Литературный критик» (№ 3 за 1938 год) писал о «Половчанских садах»: «Болезнь „достоевщинки“ Леонов преодолел. В существе её. Но инерция болезни ещё осталась и даёт себя знать. Исай — он и есть порождение или проявление инерции болезни».

Не очень устраивает критика и образ шпиона Пыляева, слишком символичный, слишком усложнённый, на взгляд Левидова.

Однако критик находит в себе силы написать, что старик Маккавеев в подаче Леонова — человек, утверждающий «жизнь с её тревогами, борьбой и победой, основанной на чувстве социального оптимизма».

И далее, всё о том же: «Леонову удалось здесь разрешить трудную задачу: драматург сумел художественно показать, как внедряется в нашу жизнь чувство социального оптимизма, и заново решает её конфликты и проблемы…»

Левидов словно сам себя уговаривает.

Социальный оптимизм пьесы на первый взгляд заключается собственно в том, что шпион пойман и разоблачён, а один из сыновей Маккавеева, не добравшийся до отчего дома, но погибший в те же дни при выполнении важного партийного задания, был фактически заменён новым членом семьи — военным офицером Отшельниковым, женихом маккавеевской дочери Маши.

Левидов словно не замечает последней фразы в пьесе Леонова, которую произносит Маша, когда все её братья и её жених, бравый Отшельников, разъезжаются.

А Маша вот что говорит: «Тума-ан какой!.. Что же вы все замолкли? Я хочу, чтоб было весело сегодня. Мой день, мой день. Мальчики… где же ваша музыка, мальчики?!»

Такой вот «социальный оптимизм» в квадрате. Туман. «Тума-ан…»

В этом смысле не менее любопытна рецензия, опубликованная в том же 1938 году в двенадцатом номере журнала «Звезда».

«Леонову безусловно удалось победить унтиловщину, — считает критик Левин. — Ядовитый туман, в котором происходило действие Унтиловска, рассеялся. Люди Унтиловска потеряли для Леонова прежний интерес. На первый план выступили совсем иные люди — герои, большевики, строители социализма.

Но вот странная вещь — почему пьеса Леонова, посвящённая героике и оптимизму советских людей, производит всё же довольно мрачное впечатление?»

И дальше критик отвечает на свой вопрос:

«Леонов до сих пор не очень умеет писать о счастливых людях. Для того чтобы человек стал понятен и близок Леонову, он должен быть не совсем безоблачно счастлив.

Имея дело с вполне счастливым человеком, Леонов испытывает как бы некоторую растерянность».

И, по сути, оправдывая Леонова пред будущими критиками, Левин пишет: «…приверженность Леонова к людям, имеющим некий сердечный недуг, выразилась в том, что образы людей иного типа явственно не удались драматургу. Это, несомненно, свидетельствует о том, что прошлое ещё имеет над Леоновым известную силу. Бледными и бесплотными схемами оказались именно те персонажи пьесы, которые должны были нести на себе всю её жизнеутверждающую, оптимистическую нагрузку».

Справедливости ради заметим, что отчасти критик Левин прав: образы большевиков, причём образы положительные, полные жизни и творчества, не удавались не только Леонову. Таковых нет ни в «Жизни Клима Самгина» Горького, ни у Пильняка, ни, тем более, у Булгакова, ни у многих иных «попутчиков». А вспомните Рассветова в «Стране негодяев» Сергея Есенина? Разве он сравнится с Замарашкиным или Номахом (Махно) из той же поэмы?

«Речь идёт о том, — завершает критик, — что Леонов очень приблизительно и поверхностно знает настоящих советских людей».

Ну, не знаем, как «советских», а людей Леонов знал в достаточной степени и имел о них своё мнение. Не то чтобы невысокое — но печальное. Печальное.

* * *

Помимо вполне себе прозорливых критиков, были и ещё и высокие государственные чиновники, которые тотального леоновского пессимизма решили не замечать и к исходу 1938 года задумались о том, как им успокоить и пригреть измученных долгой нервотрёпкой работников культуры.