Леонид Леонов. "Игра его была огромна"

Чуковский однажды заглянул к Леонову без предупреждения и обнаружил, как тот бормочет и даже негромко зазывает возле воды, а к нему, кивая головами по-над поверхностью, сплылись рыбы, едва руки не целующие своему хозяину, лягушки же не квакают, а воркуют в тон Леониду Максимовичу. На плечах у Леонова сидели птицы; неподалёку расположились совсем не пугливые белки.

— Боже ты мой! — так и всплеснул руками Корней Иванович, видя ещё и ежей, сбирающихся к ногам Леонова. — Я сейчас детей приведу со всего Переделкина взглянуть на эти чудеса! Боже ты мой!

— Да вы что! — как застигнутый врасплох колдун зашипел Леонов в ответ. — Да что вы! Не надо никого ни в коем случае! И сами идите-ка пока, соседушка! Так, так, да. До свидания. Идите-идите…

«Прекрасная память, — продолжает дочь Леонова, — помогала отцу сохранять огромный объём знаний о растениях: их происхождение, подробности о необходимом для нормального развития климате. Мою неспособность запоминать латинские названия он считал несовместимым с увлечением садом».

Леонов вообще был за введение латыни в школе; считал, что это дисциплинирует интеллект, разум, мозг. Сам он в этом смысле обладал удивительными способностями.

Известна одна история, случившаяся в декабре 1963 года в Японии. Едва ли не в каждой мировой столице Леонов сразу шёл в ботанический сад; так поступил и в Токио. Надо сказать, что в то время Леонов в Японии стал писателем едва ли не культовым. В 1953 году там вышло «Нашествие», первая его книга на японском языке, показавшаяся близкой читателю Страны восходящего солнца своим самурайским духом. Следом перевели «Русский лес», и этот роман на какое-то время обрёл популярность почти всенародную. После первого издания его в 1955 году роман переиздавали в 1958-м, 1959-м, 1960-м, 1961-м… Япония была не социалистической страной — и переводили, а тем более переиздавали там лишь то, что действительно пользовалось интересом и спросом. В декабре 1963-го, когда Леонов попал в Японию в составе писательской делегации, готовилось уже шестое издание «Русского леса» и переводился роман «Вор».

В Ботаническом саду Токио Леонов разговорился с садоводом по поводу одного растения. Леонид Максимович назвал его «Pancratium speciosum», что означает панкрациум прекрасный: есть такое вечнозеленое чудо с крупной луковицей бежево-коричневого цвета, с оттянутой шейкой, родом с Антильских островов.

— Леонид Максимович ошибается, — ответил японский садовод, — это не «Pancratium speciosum», a «Pancratium illiricum»! — он имел в виду панкрациум иллирийский, внешне, прямо скажем, несколько напоминающий первый.

— Нет, — мягко сказал Леонов, — это «Pancratium speciosum».

Садовод обиделся и принёс японскую ботаническую энциклопедию с изображением цветка.

— Это всё равно «Pancratium speciosum», врёт энциклопедия, — сказал Леонов и тут, как сам вспоминал, впервые увидел, как японец бледнеет, не веря ушам своим.

— Такого не может быть, — сказал японец шёпотом.

— Энциклопедия японская? — спросил Леонов.

— Нет, перевод с американского издания, — ответил садовод.

— А оно есть у вас? Принесите, пожалуйста.

Сходили за американским изданием и уже издалека, приближаясь к русскому писателю, начали, чуть кланяясь, извиняться: да, в их японский справочник прокралась ошибка!

Схожая история случилась в Англии, где Леонов заглянул в Ботанический сад Кью. Старый садовник поначалу объяснялся с гостем из Страны Советов безо всякого энтузиазма, пока тот не остановился возле коллекции орхидей и не поинтересовался: «А где у вас анектохилюсы?» Тут садовник, отступив на шаг, сделал почтительный поклон и, указывая на некую полупотайную дверь, сказал: «Прошу вас, сэр!» Надо ли говорить, что дальнейшее их общение было обоюдно восхищённым.

В сентябре 1967 года Леонов был в Канаде, посетил Ботанический сад в Монреале, и там тоже сбежались все сотрудники подивиться на русского писателя, который всё знал обо всём и своими вопросами ставил в тупик местных специалистов.

Наталия Леонова перечисляет на русском и на латыни, какие замечательные растения жили вокруг отца, его заботливыми руками взращённые:

«Есть, например, в переделкинском саду горянка — эпимедиум (Epimedium) с кружевными кистями мелких цветов на фоне вздрагивающих от ветра лёгких листьев. Нельзя не согласиться с тем, что название говорит о воздушном изяществе. И русское и латинское название клопогона — цимицифуга (Cimicifuga) звучит с математической жёсткостью, прямолинейностью, и это вполне справедливо. Растение обладает удивительной графичностью. <…>

Под круглым стриженым тисом пышно разрастается папоротник, лёгкий, весь состоящий из плавно изогнутых линий, похожий на пришельца из мира эльфов и фей, и название его — Onoclea sensibilis. Оноклея не зря получила своё нежно звучащее имя — чувствительная. Зато ненавидимый садоводами сорняк — осока так и живёт всю жизнь под кличкой, похожей на окрик, — карекс (Сагех)!