Леонидова победа

Коза, как и положено козе, бодалась, то есть, если выставить ладонь, упиралась в нее лбом и, подавшись вперед, долго так стояла, колченогая, бокастая, с белой прилизанной собачьей шерстью, с явно отодранным от шкуры, но все же недоотодранным хвостом. В общем - коза всех времен и народов с мужеским лицом и стариковской бородой, попавшая на нашу улицу из таких древних времен и так давно привязанная к колышку, что всем надоела и никого не интересовала. Разве что, проходя мимо, резко шагнешь в ее сторону, а она рванется от тебя, шарахнется (но веревка ее одернет, подсекши в конце рывка одну из передних ног) и сразу кидается бодаться. Но ты-то уже за канавой! И веревка опять заворачивает ее дурной разгон, и опять подворачивает ей - но уже другую, переднюю ножку. А ты снова - шарах! - в ее сторону. А она снова от тебя, а потом, склонив рога, на тебя. И если проделать все как надо, то, с каждым разом укорачивая веревку, коза спутает себе в конце концов все четыре ноги и неподвижно встанет или повалится, но истошно примется блеять, а ты уходишь куда шел, и выходит в очках Юливанна распутывать козьи ножки, а тут как раз, дымя козьей ножкой, идет Порфирий Петрович Государев и говорит: "Разводила бы ты, соседка, как вот я, живую белую мышь для одного институту, и коза - ну ее в жердь, и жалованье дают, и крупа тебе остается!"

Днем коза паслась на обычном месте и всем была видна. И хозяйке тоже из окошка видна. А к вечеру ее уводили в маленькую сарайку, и туда уже не пробраться никак, потому что сарайка прямо возле крыльца внутри двора, где все время толкутся прописанные в доме двадцать.

Выходит, пилить рог следовало прямо на улице, а козу для этого к своему прохаживанию приучить, потому что на улице Леонид появлялся только за водой для огорода, то есть ходил в другую от козы сторону - в короткий уличный конец, завершавшийся колонкой. Когда же приходилось куда-то уходить вообще, он пользовался тем же коротким концом, хотя правильней было пройти всею улицей в дальний конец, к свалке. Но он в этих случаях, чтобы меньше встречаться с людьми, все-таки давал кругаля и направлялся опять же колоночной стезей.

"Святодух по улице гуляет!" - отметили все, увидев его в окошки, но ни дразнить, ни приставать не стали, ибо за нелюдимостью его правильно угадывали злобу и ярость. С психами связываться не стоит. Псих - это бешеная вспышка энергии, не контролируемая ни законами правильного рукоприкладства, ни иерархическими отношениями здешних мест.

- Эй, Святодух! - крикнули москвинские ребята, трое братьев-голубятников. - Приходи куриц со второго этажа пускать! Летают, врот, как пара яропонятых! Тащи давай своих. С вашей крыши низко, а у нас вон дом двух-этажный, и надстройка теплая, и чердак еще...

Это называется повезло. Непривычное всем Леонидово шлянье по улице получалось оправданным, а заодно он приобщался к  з в а н ы м  и  и з б р а н н ы м, то есть, уважая Леонидову связь с миром собственности, его звали пускать куриц, ибо у них, как и у Москвиных, были куры с петухом, и уже не раз Леонид бил из рогатки или духового ружья по настырному москвинскому петуху, насиловавшему его куриц и терроризировавшему ихнего петуха - белого, с плохим вялым гребнем, лишенного возможности ошеломить противника яркостью пера, так что оранжевого цвета москвинский топтал Леонидовых квочек как хотел, а от пульки или камешка только шатался, но потом кукарекал. И Леонид его ненавидел.

Пускание кур было совершено как полагается. Леонид приволок в плетеной корзинке трех. Москвинские ребята участвовали двумя и петухом. Москвинские куры на лету кудахтали и, видя невдалеке родной курятник, беспорядочно снижались, торопясь от волнения нести яйца. Леонидовы шли звеном и, правильно разложив крыла, планировали, тоскливо глядя с птичьего полета на отдаленного своего супруга, который то бегал вдоль заборки, то расшвыривал ногою сор, представляясь, что нашел жемчужное зерно. Однако роскошнее всех получался москвинский петух. Зримый в воздухе, как греческий огонь, клекоча, как двуглавый орел, он протягивал свою шею в богатой горжетке, вожделея на лету к приземляющимся и готовым дать деру под свой забор женам белого слабака, и огнепламенный кочет, простирая вперед лапы, дабы закогтить спину ближайшей квочки, шел, как птица, ибо и был птицей, ведь это же только про курицу сказано - курица не птица, о петухах никто такого не говорил! Но в похотливом своем ослеплении он не предполагал, что Лёкин петух, как и сам Леонид - псих, и охваченный истерикой униженного существа может в ярости забыться. А тот в ярости забылся и, стартовав с земли, - не с крыши! - взмыл навстречу небесному огню. Вместо куриной бабьей спинки огненный стервятник вдарился в жесткую тушку белого, страшно закричал и, обнявшись с противником, рухнул наземь. И оба, оглушенные небывалым соударением, дернули в разные стороны к своим курятникам, а в воздухе закипело облачко белых и рыжих перьев.