Леопард

В монастыре Святого духа существовали строжайшие Запреты: доступ туда мужчин был решительно невозможен. Именно поэтому князь посещал его с особым удовольствием: на него, потомка основательницы по прямой линии, запрет не распространялся; к этой своей привилегии, которую он разделял лишь с королем неаполитанским, князь относился ревниво и по-детски гордился ею.

Дозволенное каноническим правом исключение было основной, но не единственной причиной того предпочтения, которое он отдавал монастырю Святого духа. В этом месте ему нравилось все, начиная от грубоватой простоты монастырской приемной с двойными решетками для переговоров и маленьким деревянным колесом для передачи и получения писем. Здесь, в приемной, под круглыми бочкообразными сводами виднелось изображение леопарда; через прочные двери, ведущие из приемной в монастырь, могли на законных основаниях пройти лишь двое мужчин на свете: король я он. Ему нравился вид монахинь в широких, тщательно разглаженных накидках из белоснежного льняного полотна поверх грубых одеяний из черной ткани; он с назиданием для себя готов был в двадцатый раз выслушать рассказы настоятельницы о наивных чудесах блаженной: поглядеть на уголок печального монастырского сада где святая монахиня остановила на лету большой камень, запущенный в нее дьяволом, которого вывела из терпения ее непреклонность; он неизменно высказывал удивление по поводу изображенных на стенах кельи двух знаменитых не поддающихся расшифровке писем — одно из них блаженная Корбера написала дьяволу, стремясь наставить его на путь истинный, а второе якобы содержало ответ дьявола, в котором он высказывал сожаление, ибо не мог последовать ее совету; ему нравилось миндальное печенье, которое монахини изготовляли по рецептам вековой давности; он любил слушать пение хора во время службы и был даже рад отдавать этой общине немалую часть собственных доходов, согласно завещанию, оставленному основательницей монастыря.

Итак, в это утро в двух экипажах, только что выехавших из деревни и направлявшихся к монастырю, не было недовольных. В первой коляске сидели князь с княгиней и дочерьми Каролиной и Кончеттой; во второй — дочь Катерина и Танкреди с падре Пирроне, которые, само собой разумеется, должны были остаться extra muras (Вне стен) и ожидать конца посещения в приемной, где их станут угощать миндальным печеньем, поступающим из колеса. Кончетта казалась слегка рассеянной, но спокойной; князь хотел надеяться, что со вчерашними бреднями покончено.

Войти в закрытый монастырь не так просто — даже тем, у кого есть на то самое святое право. Монахини стремятся оказать известное, пусть чисто формальное, противодействие, на что уходит время. Впрочем, это придает лишь» большую прелесть самому допуску, который, несомненно, будет разрешен.

Хотя в монастыре были заранее извещены о посещении, им довольно долго пришлось прождать в приемной. Когда ожидание уже подходило к концу, Танкреди внезапно сказал князю:

— Дядя, ты не мог бы устроить так, чтобы меня тоже впустили. В конце концов, я ведь наполовину Салина и еще ни разу здесь не был.

Князь в глубине души был рад этой просьбе, но решительно покачал головой.

— Нет, сын мой, ты знаешь, лишь я один могу сюда войти; другим это невозможно.

Однако не так-то легко уговорить Танкреди.

— Прости, дядюшка… сможет войти князь Салина и вместе с ним два дворянина из его свиты, если дозволит настоятельница. Я все это вчера перечитал. Пусть я буду дворянином из твоей свиты, буду твоим щитоносцем, буду всем, чем ты пожелаешь. Спроси у настоятельницы, прошу тебя.

Он говорил с необычайным жаром, быть может, ему хотелось, чтоб кое-кто позабыл необдуманные речи вчера за столом.

Князь был польщен.

— Если ты, дорогой, так на этом настаиваешь, посмотрим…

Но тут Кончетта с самой очаровательной улыбкой на устах обратилась к кузену.

— Танкреди, когда мы проезжали мимо дома Джянестры, там на земле валялось бревно. Сходи за ним, так ты скорее войдешь.

Голубой глаз Танкреди помрачнел, а лицо стало краснее мака, то ли от стыда, то ли от гнева. Он хотел было что-то сказать донельзя удивленному князю, но тут снова вмешалась Кончетта, которая, на этот раз без улыбки, со злобой в голосе, заявила:

— Оставь, папа, он шутит: в одном монастыре он уже побывал, и хватит с него; в наш он не должен входить.

Загремел железный засов, и дверь открылась. В душную приемную ворвалась монастырская прохлада вместе с говорком собравшихся для встречи монахинь. Слишком поздно было начинать переговоры, и Танкреди остался за монастырскими воротами, близ которых он и прогуливался под раскаленными тучами солнца. Посещение монастыря Святого духа удалось как нельзя лучше. Дон Фабрицио из любви к покою не спросил у Кончетты, что означали ее слова; конечно, это была одна из обычных ребячьих перебранок между кузенами; в любом случае ссора между молодыми людьми отдаляла докуку, разговоры, необходимость принимать решения; значит, ей следовало только радоваться.