Лепестки на ветру

Это кончилось тем, что Крис и доктор вернулись, убрали тумбочку, разделявшую две наши кровати, и сдвинули их так, что получилось одно широкое ложе. Это чрезвычайно обрадовало Кэрри. Но день за днем щель между кроватями расширялась, и однажды я проснулась от того, что одной рукой и одной ногой провалилась в щель, а Кэрри уже и вовсе была на полу.

Мне нравилась комната, в которой Пол нас поселил: бледно-голубые обои, шторы в тон, голубой ковер. У каждой из нас было по креслу с лимонно-желтыми подушками, мебель была белая, в античном стиле. Такую комнату хочется иметь каждой девушке. Ничего мрачного, никаких картин с изображением преисподней на стенах. Ад был во мне, он возникал, когда я слишком часто вспоминала о недавнем прошлом. Если бы мама захотела, она смогла бы найти другое решение! «Она не должна была запирать нас! Проклятая судьба! Это все жадность, скупость… И Кори в могиле из-за ее слабости!»

— Забудь об этом, Кэти, — сказал Крис, когда мы опять прощались на ночь.

Я ужасно боялась рассказать ему о своих подозрениях. Склонив голову к нему на грудь, я прошептала:

— Крис, то, что мы делали — очень большой грех, да?

— Больше этого не случится, — сурово сказал он, вырвался и почти бегом устремился вниз, в холл, словно боялся, что я побегу за ним.

Я очень хотела вести праведную жизнь и никого не обижать, особенно Криса. И вот я около полуночи выбралась из постели и пошла к нему. Он спал, и я прилегла на кровать рядом с ним. Его разбудил скрип пружин.

— Кэти, какого черта ты тут делаешь?

— На улице дождь, — прошептала я. — Можно, я полежу с тобой немножко, я скоро уйду…ты не двигались и даже не дышали. И вдруг, даже не понимая, как это произошло, мы оказались в объятиях друг друга, и Крис стал меня целовать. Целовать с такой пылкой страстью, что я ответила ему, сама того не желая. Это было дурно, это был грех! Но на самом деле я не хотела, чтобы он прекратил. Женщина, что спала во мне, вдруг проснулась и приняла его, желая того же, чего желал он. Но я — другая, мыслящая и контролирующая часть моей натуры, оттолкнула его.

— Что ты делаешь? Мне кажется, ты сказал, что больше этого не случится.

— Но ты же пришла, — грубо сказал он.

— Но не для этого!

— По-твоему, я железный? Кэти, не приходи так больше.

Я ушла от него и плакала в своей постели, потому что он не здесь со мной, а внизу, и некому будет разбудить меня от кошмара, и некому меня утешить, и не на кого мне опереться. Потом я вспомнила слова матери, и меня пронзила страшная мысль: неужели я так похожа на нее? Неужели я стану такой же слабой, словно оплетающая твердый ствол лоза, самкой, вечно нуждающейся в защите мужчины? Ну нет! Я самостоятельна!

Кажется, на следующий день доктор Пол принес мне четыре картины. На них были балерины в четырех разных позициях. Для Кэрри он принес вазу молочно-белого стекла с искусно сделанными пластиковыми фиалками. Он уже знал о страсти Кэрри ко всему пурпурному и красному.

— Делайте все, что хотите, чтобы ощутить эту комнату своей, — сказал он нам. — Если вам не нравится цветовая гамма, весной поменяем.

Я посмотрела на него. Когда настанет весна, нас здесь не будет. Кэрри сидела, вцепившись в свою вазу с искусственными фиалками, я заставила себя заговорить.

— Доктор Пол, весной нас здесь уже не будет, и мы не должны позволять себе слишком уж хозяйничать в ваших комнатах.

Он был уже в дверях, но остановился и обернулся ко мне. Он был высок, наверное, шесть футов два дюйма или выше, широкие плечи почти заполнили дверной проем.

— Мне казалось, что вам здесь нравится, — задумчиво сказал он, и его темные глаза заполнила тоска.

— Мне здесь нравится! — быстро ответила я. — Нам всем здесь нравится, но мы не можем вечно пользоваться вашей добротой.

Он не ответил, просто кивнул и ушел, а я обернулась к Кэрри и обнаружила, что она смотрит на меня весьма враждебно.

Каждый день доктор брал Кэрри с собой в больницу. Поначалу она ревела и соглашалась идти только при условии, что я тоже пойду. Она сочиняла фантастические истории о том, что с ней делали в больнице, и жаловалась на громадное количество вопросов, которые ей там задавали.

— Кэрри, мы никогда не лжем, ты знаешь. Мы трое всегда говорим друг другу правду, но совершенно необязательно рассказывать всем и каждому о нашей прошлой жизни на чердаке, понимаешь?

Она посмотрела на меня огромными, больными глазами.

— Я никому не говорила, что Кори ушел от нас на небо. Я никому этого не говорила, кроме доктора Пола.

— А ему ты сказала?

— Кэти, я ничего не могла поделать, — и Кэрри, заплакав, уронила голову на подушку.

Так доктор узнал о Кори. Как печальны были его глаза в тот вечер, когда он расспрашивал нас с Крисом, желая знать все детали болезни Кори, что привела его к смерти!

Мы с Крисом едва не свалились с дивана в гостиной, когда Пол объявил: