Лепила [СИ]

Второй человек уронил ее, как выражается Валерка, «ниже ватерлинии». Вторым человеком был Гоша, нервно куривший в холле. Посмотрев на меня, как Ильич на буржуазию, он, демонстративно скрестив руки за спиной, и, попыхивая сигаретой, отвернулся к окну. На мой «привет» он лишь неразборчиво что–то буркнул, единственное слово, которое я разобрал, было из словаря работников надомного труда и имело какое–то отношение к штопке. Я удивленно замедлил шаг и вопросительно посмотрел на Гошу, однако тот даже не повернулся в мою сторону, продолжая жевать окурок своими бульдожьими челюстями. Пожав плечами, я прошел дальше, из непродолжительного семейного опыта зная, что непонятки в отношениях лучше выяснять чуть погодя. Стравил Гоша чуток пара — ну и на здоровье. А сунься к нему, когда он в таком состоянии — точно взорвется, вон он — я обернулся, — аж кипит, шапка на макушке еле держится, того и гляди, струей к потолку унесет.

Третьим, кого я встретил, был Семеныч. Этот, со мной, правда, поздоровался, но тоже, как–то сухо, на «вы», не назвав, как обычно «Димочкой». Руки тоже не подал.

— Семеныч, вы чего все? — не выдержал я. — Или из санстанции хирургам сообщили, что у меня проказа? Так она не очень заразна, это все байки.

— Ну, Дима, — сконфуженно бормотнул Семеныч, положим, никто не звонил, … а все–таки не хорошо — он решился что–то объяснить мне — вместе водку пьем, вместе за одним столом стоим, а ты с девушкой товарища спишь. Хоть бы сказал ему, что ли…. Так, мол, и так, Игорь, мне твоя Светка тоже нравится, так что, давай по–честному …

— Ты что, Семеныч? Какая Светка? — изумился я. — Бояринова, что ли? — да нафик она мне … — Уши проходящей мимо санитарки развернулись до размеров слоновьих, и я понизил голос — … да нафик она мне сдалась? — Передвижение ушей на затылок, приобретение тяжелой хромоты, ограничивающей скорость передвижения по коридору десятью сантиметрами в секунду — Мне … — я замолчал. — Разочарованное свертывание ушей до обычных размеров, исцеление от хромоты, приобретение новой патологии — нестерпимого зуда в языке, все возрастающего по мере удаления от нас. — Я продолжил: — Мне Инессы хватает. А кто чего брякнул?

— Ну, положим, разведка донесла — туманно выразился Семеныч. Ладно, насчет тебя я точно не знаю, но молодой ваш, … хорек, одним словом.

— Денис, что ли? — выпучил я глаза. — Да нет, не может быть.

— Что: «не может»? Что: «не может» — раскипятился Семеныч. Мне что, своим глазам не верить?

— Да тихо ты, — урезонил я старикана. — Давай хоть, в ординаторскую зайдем, а то вся больница будет знать, что ты мне хочешь рассказать.

— Да вся больница и так знает, — безнадежно скривился Семеныч, однако зашел со мной в ординаторскую и поведал мне, что сегодня ночью, он чуть ли не подсвечником поработал.

— … Захожу, понимаешь, они даже дверь не заперли, санитарка еще где–то спит, а я к доктору — там пьянтоса одного привезли, руку расшарашил, так я хотел узнать, сделает ли Денис ваш проводник. Сам пошел, дай, думаю, по–тихому узнаю, вдруг не умеет доктор проводниковую анестезию делать, так чтоб, не на людях это выяснять. Захожу, значит, трах — бах, вылетает из комнатенки вашей Светка эта, халат застегивает, и мимо меня. Я в комнату, а там Денис ваш глаза продирает. Ну, а на стульчике, как положено — лифчик висит. Красивый такой, кружавчатый, черный. Чей, по–твоему?

Я развел руками. Не в смысле, конечно, что не знаю чей. Все и так ясно.

— Ладно, Денис этот — продолжил Семеныч — уедет, и черт с ним. Но эта то … — матюгнулся он зло, она–то чего? Я ведь знаю, у Игоря с ней как–то по серьезному вроде, было, а тут такое. Короче, я руку ту зашил, под крикоином — он проводник, действительно, делать не умеет, домой вернулся, утром жене рассказал, а она мне: «Нашел ты, старый, топор под лавкой, она к нему в первую же ночь сиганула, а еще раньше с Димочкой твоим, видать кувыркалась — санитарка сама слышала, как она его звала, а тот отнекивался, видать Инка умотала».

Ну, я не выдержал, на работу пришел, да и выложил все Игорю, тот аж затрясся. Может, и не надо было, — вздохнул он, — так ведь если она сейчас такое вытворяет, что–то будет, если они поженятся, да пару годиков поживут? Гоша рога пилить не успевать будет, хоть фабрику по производству пантокрина открывай. Знавал я … — он угрюмо замолк.

— Семеныч, я не монах, врать не буду, но точно тебе говорю, не было у меня с ней ничего, намеки какие–то были с ее стороны, но для меня это самому удивительно — раньше за Светкой такого не водилось, так что это и для меня новость.

— А–а–а…. Значит, предлагала таки. А могло бы быть? — остро прищурился на меня Семеныч.

— Ну … — я вспомнил дежурство и обжигающий шепот в ухо, — Семеныч, человек — слаб. Но Гоше бы сказал. Наверное.

— То–то и оно, что «наверное», — ворчливо заметил хирург.

— Нет, ну я и не думал, что Гоша на нее так запал.

— Ладно, перемелется. Гоша не школяр сопливый, в петлю не полезет. Остынет — разберется.