Лепрозорий

Ева вдруг поняла, что перед ней — чудовище. Тигр послан их убить, именно поэтому он не пустил ее в свое прошлое, оставив лишь иллюзию смерти — она бы разгадала все его планы. Провидица хотела снова расплести паутину на пальцах, но руки дрожали, а сама мысль, что он сожрет ее, если она узнает правду — пугала до глубины души. И Ева качалась, обняв ноги. Вперед-назад, вперед-назад. Ждала, что будет. Лишь бы, лишь бы фурия спасла ее! Забрала, обняла, укрыла! Она придет, обязательно придет!

Тигр шелохнулся, и Ева залезла за штору, дрожа всем телом. Он спрыгнул с кровати, и она вцепилась в пыльные портьеры, что было сил. Мягкие лапы ступали бесшумно, но Ева понимала — он идет к ней. Зажмурила все восемь глаз, ожидая смерти.

Фурия, пожалуйста, спаси.

***

— Химари, скажите, а где ваша лепра? — осторожно поинтересовалась Люция, отнимая от бедра опустевший инъекционный шприц. Конфитеор медленно разливался по венам, и гарпия терпеливо прощупывала спину, пытаясь определить, как скоро придется увеличить дозировку лекарства.

— Лепра? — Химари искоса глянула через плечо и, снова подняв полы кимоно, зашагала по вырубленным в скале ступенькам.

— Я заметила, что вам не интересны лекарства, — Люция спрятала стеклянный пузырек в мешок за спиной и встала. Идти предстояло еще столько же, а бесконечные повороты в толще горы ее уже утомили. Здесь было слишком тесно, под ногами – слишком скользко.

— У меня нет лепры, — кошка махнула рукой, чтобы гарпия поторапливалась. — У меня чистая родословная, без единого скрещивания с другими видами. Или ты всерьез думала, что ваша болезнь берет начало от слабой веры? — усмехнулась Химари, обнажив белоснежные клыки.

— Так значит, все дело в беспорядочном скрещивании?

— И в том, что ангелы делают себе подобных из других существ. Вы скоро выродитесь и так, даже войны не нужны, — Химари выглянула из-за каменной стены, скрывающей тайный ход от чужих глаз. Перед ней было лишь поле во мраке ночи и тусклые пятна масляных ламп у одиноких домов. Постоялый двор, приютивший провидицу и зверя, отсюда было не видать.

— А вы, стало быть, и впрямь принцесса? — Люция шла по пятам, раздраженно одергивая цепляющийся за выступы колчан.

— Теперь это не имеет никакого значения, — Химари жестом попросила бескрылую пригнуться и перебежками добраться через вымытые водой ступени на новый виток переходов. Гарпия нырнула мигом, а кошка остановилась перевести дух. Казалось бы, ничего особенного Люция не спросила, но в душе все словно сжалось от самой старой обиды.

***

Люция остановилась у кладбища перед воротами храма и осторожно перевела взгляд на Химари. Та была поглощена своими мыслями.

— Двадцать лет прошло, а я помню, как была здесь в последний раз, словно это было вчера, — кошка грустно усмехнулась, облокотившись о навершие воткнутого в землю меча-надгробия. — Теперь уже ничего не вернуть. Без кошек все забудут о Самсавеиле, забудут, что когда-то были шисаи и куно, забудут, что все мы связаны. Может, оно уже больше и не нужно вовсе. И разрушенный храм — могила моего прошлого?

— Кошки еще живы, — осторожно отозвалась Люция, словно не хотела беспокоить кошкины мысли.

Химари похлопала рукой по гарде, обвела взглядом кладбище, полное воткнутых в землю мечей.

— То поколение, которое было теми самими «Кошками», вселяющими страх и, в то же время, уважение, давно умерло. Последних вы изничтожили в своих лабораториях, выбивая из каждого моего воина одну жизнь за другой, — Химари подобрала полы кимоно и подошла к воротам храма, ведущим на крохотный полигон, окруженный садами. Там нечему было рушиться, разве что глупые ангелы разломали все розы.

Ворота покосились, краска облупилась, петли иссохли, и створки теперь лишь висели на них, грозясь упасть и рассыпаться в щепки. Химари осторожно нырнула в щель между ними и замерла. Неужели воспоминания останутся с ней навсегда?

#18. Через тернии к лиловым звездам

Горькой моей слезой взор опалится пусть,

Скорбной моей мечтой боль утолится пусть.

Либо, чтоб боль вобрать, век мой продлится пусть,

Либо, вмещаясь в век, боль умалится пусть.

Больше всего на свете младшая дочь императора кошек боялась смерти. Она знала, что проживет девять жизней, но все равно тряслась от страха. И не было в холодном кошачьем замке ни души, способной ее утешить.

До чего же она жалела, что родилась второй. Отец любил свою первую дочь – Айко - так трепетно, так нежно; а Химари повторял изо дня в день, что та рождена с единственной целью — защищать старшую сестру до последнего вздоха. Родная мать твердила, что Химари — ее ненавистная жертва, и обязана заплатить по счетам.